Дмитрий Байкалов - Закон Дальнего космоса

Летим. Зубы ноют, кожа шелушится, тошнит непрерывно, понос таблетками давим, друг друга лютой ненавистью ненавидим. От себя-то тошно, а от других - тем более. Все вот так маемся, только Лиехо этот словно родился в нуле - чаек попивает, стерео смотрит, похохатывает, благо, там языковая опция есть. Моих потихоньку от него трясти начинает. День, два, три… Модест, нейроштурман-пилот, однажды и вовсе взбесился. Прямо за обедом. Самому ему кусок в горло не лез, а пассажир наш напротив него жаркое за обе щеки уписывает. Смотрел, смотрел на это Модест, да вдруг как заорет:

- А мы что, капитан, нанялись эту обезьяну катать?! У нас что, твою мать, экскурсионно-развлекательная яхта?!

Хотел, было, я ответить, но не стал, потому что Лиехо только глянул на него, и Модест сразу же заткнулся. А я еще раз подумал, так ли уж совсем этот мулат по-нашему не понимает? Но притих Модест ненадолго. Модест - не я. Модест и в хорошие-то времена - коварная и злобная бестия. Посидел он, посидел, посмотрел, как мулат жрет, потом вдруг наклонился вперед и легонько так дал ему пощечину. Вот просто так. Из какого-то свирепого любопытства. От тошности всего окружающего. Видать, он слышал про аборигенов все то же, что и я.

Лиехо перестал жевать, положил вилку на стол, помедлил и взял в правую руку нож. Мы все напряглись: без пассажира-то мы доберемся как-нибудь, а вот без штурмана нам крышка. Но мулат на обидчика не бросился. Наоборот. Он слегка откинулся на спинку кресла, а кончики трех пальцев левой руки, без большого и мизинца, положил на край стола. Потом посмотрел Модесту в глаза, не отрывая взгляда, взмахнул ножом и отсек себе эти пальцы.

Что тут началось! Кровища у него из обрубков хлещет, мы все повскакивали. Фил к мулату подбежал, руку вверх ему поднял и кричит: “Бинт! Дайте бинт!..” Гасан и Фат в гальюн ломанулись - блевать, я за аптечкой помчался… но краем глаза ухватил еще, как Модест упал без сознания на пол, стукнувшись сперва головой об стол, а главный его кореш, Копыш, бросился к нему…

Вот так весело мы и летели. Начал я тогда припоминать те самые россказни про аборигенов. Хотя, конечно, никакие они не аборигены, а потомки обычных беженцев. Нуль-генераторы ведь во время войны изобрели, и многие тогда с Земли в Глубокий Космос поперли. Без навигации, без гарантий, что обнаружат там нечто пригодное для жизни, без возможности связаться с Землей, без уверенности, что хоть кто-то до них куда-то добрался. С одной лишь надеждой, что новые миры будут гостеприимнее пылающего родного. Многие тогда погибли, но кое-кто нашел-таки свою землю обетованную. И теперь мы время от времени на них натыкаемся. Чаще всего на одичавших, иногда - на влачащих жалкое феодально-крестьянское существование. Ну и уж совсем редко на тех, кто построил хоть что-то приличное.

На Альфе аборигены ничего путного не построили. Бревенчатые дома на сваях посередь бесконечных болот да примитивное убогое хозяйство. Но слышал я байки, будто бы они совсем не боятся боли. То есть не то чтобы не чувствуют, а не боятся ее и все. И смерти не боятся. Что вроде бы напрочь у них отсутствует инстинкт самосохранения. Помню, когда мне это рассказали, я всерьез не принял, говорю: “Не может такого быть! Они бы повымерли все давно. Такой ведь в болоте будет тонуть - барахтаться не станет, или подойди к нему и души голыми руками, а он и не почешется”. “Нет, - объясняют мне, - неправильно ты думаешь. Они гордые очень. На гордости у них все держится и на честности”.

Не то чтобы я не поверил, а просто наплевать мне на это было. Ну, гордые и гордые, мне-то что до этого? А вот когда своими глазами увидел историю с пальцами, тогда и припомнил всю эту болтовню. Их в армию не берут, потому что они приказов не слушают, и все это - от пыльцы папируса, которой их в детстве наравне с материнским молоком пичкают. И это притом, что нормальный человек от дозы чуть выше лечебной коньки может отбросить… Ну вот и подошло время сказать, что я тогда в его взгляде увидел. Такое глубокое и такое пустое, как вакуум, безразличие, аж мурашки по коже побежали…

Пальцы у Лиехо отросли через сутки. Мои с ним старались лишний раз не сталкиваться, а Модест и вовсе стал питаться не со всеми, а в своей каюте. Я ему разрешил. Даже с удовольствием. А еще через два дня мы вышли из нуля на поглотители, тут нас и накрыли, и вот тогда я убедился, как верно поступил, что взял Лиехо на борт.

Копы сели нам на хвост сразу, как только мы показались в реале. Цацкаться они с нами не собирались и стали попросту палить из всех орудий. Им и груз не жалко, они даже не интересуются, что там у нас и откуда, у них установка на уничтожение, чтобы другим неповадно было. Чтобы не надеялись, а знали, что “контрабандист” и “труп” - слова-синонимы.

Но и нашу посудину так просто не возьмешь. Какой-никакой, а бывший военный эсминец. И у нас орудия имеются. Хотя это так - покуролесить напоследок. Потому что если уж попались, никуда нам не деться. Но и сдаваться толку нет: по инструкции полагается расстрел на месте. Разве что пассажира помилуют, если разберутся.

И вот уже трещат помятые палубы, и все мы прощаемся с этим светом, и воют, как полоумные, сирены, оповещая о пробоинах, и хрипит свои последние свирепые проклятия Модест, чья нервная система сейчас накоротко соединена с бортовыми контроллерами… И в тот момент, когда он сорвал с себя шлем и заорал: “Не могу больше!” - к его креслу Фил подвел Лиехо. “Какого черта?! - возмутился я тогда, не снимая пальцев с гашетки, но тут же подумал: - А почему бы и нет? Какая теперь разница?”

Парень нацепил шлем и закрыл глаза. Корабль дрогнул и совершил такой нелепый и дикий маневр, что у меня желудок слипся с мозгами, и я сразу же отрубился. Не совсем, а как бы впал в какую-то прострацию - среднее между обмороком и болевым шоком. А Лиехо все вертел и крутил кораблем. В какой-то момент даже ухитрился на миг уйти в нуль и тут же выскочить обратно в реальность. О таком приеме я и не слышал, да невозможно это просто с нашей оснасткой, а поди ж ты…

Помню еще один дикий момент, еще одну безумную картинку, которую я увидел, в очередной раз выпав из беспамятства. Фил стоит перед Лиехо на коленях и, черпая ложкой из разорванного мешка, пихает в рот нашему новоявленному нейроштурману-пилоту пыльцу, и тот жует эту отраву, не открывая глаз, на лбу у него что-то лопается, кровь фонтанчиками брызжет в потолок, а руки продолжают вертеть джойстики…

…Мы ушли от погони. Это был, наверное, первый случай в истории, когда попавший в засаду корабль с контрабандой ушел от погони. Модест, когда все стихло, подполз к креслу Лиехо и, плача, целовал его мертвые руки.

…Фил потом сказал мне:

- Чертовски жаль. Я не думал, что и впрямь дойдет до этого. Он объяснил мне, что теорию знает назубок и если будет заваруха, он нас выведет. Но сразу сказал, что, скорее всего, погибнет тогда. У их сознания нет тормозов. Он не просто сливается с кораблем, а становится им. Он мечтал побывать хоть где-нибудь…