Дж. Грегори Киз - ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ РАСЧЕТ: СУДЬБА БЕСТЕРА

– Я думал, это поэтично и проникновенно.

– Ну, – сказал Бестер, – так вы ошиблись. Меня не упрекайте.

Молодой человек коротко пренебрежительно хмыкнул.

– Не взяли бы вы на себя труд изложить это письменно?

– Что вы имеете в виду?

– Я редактирую маленький литературный журнал. Париж нынче полон писателями, и многие мысли у них вполне великолепны. Многие нет. Я думаю, в этом не мешало бы разобраться, и мне для этого нужны критики.

– Но насчет этого романа мы не согласны.

– Согласие – не камень преткновения. Читать, думать, выражать что думаешь…

– …продавать свои мнения тем, кто сам думать не умеет?

– Да, именно. Или, в некоторых случаях, тем, кто станет спорить с вами. Девяносто девять из ста, брось я вызов их мнению, капитулировали бы или отвернулись. Э, чего беспокоиться? Это единственное искусство, не стоящее споров о нем – кроме того, чем оно является, потому что ничто не бессмысленно так, как искусство, о котором не спорят, которое не критикуют, так что…

– Сколько за это платят?

– О. Неизбежный прозаический вопрос. Это стоит десять кредитов за каждые сто слов. Заинтересовались, да?

Бестер, к своему собственному огромному удивлению, услышал собственный ответ:

– Да.

Он возвращался в отель. Шел дождь, так что его ботинки попадали в пастельные лужи, мокрая парусина побывала под потоком воды и окрасилась в цвет заката. Сереброкрылые силуэты ласточек проносились в колышащемся воздухе, и в какой-то момент он увидел: не птицы, а "Черные омеги" курсируют пред жадным ликом Юпитера. Его корабли, его люди, им нет преград. Он задрожал при мысли, чем он был. Он свергал правительства, отводил реки судьбы, чтобы наполнить новые океаны. Без него Тени бы победили, уничтожили бы все человечество.

Это никогда не выходило наружу. Он никогда не видел этого в какой-либо из кровавых историй про него.

Шеридан знал. Герой Шеридан, честный человек. Он знал, но сохранял напрасное молчание. Гарибальди тоже знал.

Конечно, Гарибальди не был человеком большого масштаба. Гарибальди заботил только Гарибальди – что Гарибальди нравится или не нравится. Что доставляет Гарибальди удовольствие, что причиняет ему боль. Особенно то, что причиняет ему боль. Возможно, его подчиненные до сих пор пытаются выследить осу, ужалившую Майкла в пятилетнем возрасте.

Его сознание заблудилось. Где он? Ах да, еще одна улица.

Он командовал тысячами, спасал мир, спасал собственный народ – знали ли они это или нет, ценили или нет.

И теперь он собирается вести колонку в третьеразрядном литературном обзорении?

Что ж, это определенно было не тем, чем бы занялся Альфред Бестер. Гарибальди и его ищейки из Пси-Корпуса долго будут рыскать, прежде чем начнут проверять литературные ревю.

Он завернул за угол и обнаружил улицу неприятно оживленной. Тут была толпа, полицейские мотоциклы и пожарная машина.

Возбуждение, алчность толпы ударили его. Они хотели поглазеть, как что-нибудь сгорит, увидеть, как человеческие существа станут корчиться в пламени. Прямо как толпа, прислушивающаяся, тихо кричащая в алкании его крови…

Стоп. Это же был отель "Марсо", отель Луизы. Место, где он остановился. Он начал проталкиваться вперед. Толпа была разочарована. Пламя было

маленькое и почти все только снаружи. Окно на фасаде было выбито, и маленький обеденный зал почернел, но в целом отель выглядел уцелевшим.

Луиза стояла, наблюдая за работой пожарных, судя выражению ее лица, она была в шоке. Когда Бестер подходил, коп, Люсьен, обращался к ней, хотя было непохоже, чтобы она слушала.

– Никто ничего не видел, – говорил он. – Конечно. Луиза, ты должна…

– Оставь меня одну, – сказала она отстраненно. – Просто… оставь меня. Волна гнева прошла по лицу полицейского, но затем он по-галльски пожал

плечами и сделал, что она просила. Бестер постоял минутку, раздумывая, следует ли ему говорить что-нибудь.

Она его заметила.

– Месье Кауфман, – сказала она тихим голосом. – Я беру назад те слова. Я не хочу брать с вас доплату, если вы съедете до срока.

Бестер кивнул. Он собирался сказать ей, что заберет вещи, как только огонь погаснет. К тому же он пытался избегнуть внимания, не привлекать его. А тут непременно появятся репортеры.

Нет. Один уже был тут, проталкиваясь вперед заодно с оператором.

Он вдруг почувствовал себя зверем в капкане, сердце прибавило несколько ударов в минуту. Если его лицо появится даже в местных новостях…

Он быстро отступил прочь, ныряя в толпу. Он "коснулся" репортера и не нашел своего образа в его мыслях. Он не был замечен, и его не запомнят. Однако камера – видела ли его она?

Если видела, то, может, это вырежут при монтаже.

"Возьми себя в руки, Бестер," – сказал он себе. – "Никто тебя не заметил." Но его сердце все еще билось слишком часто. Как ненавидел он это чувство – чувство бессилия и загнанности.

И тут он как раз заметил Джема и его приятелей, обозревающих все это с широкими бесовскими ухмылками.

Внезапно его бессилие превратилось в холодный гнев – в старого, удобного друга. С этим он уже мог разобраться.

Джем его не приметил. Бестер ушел в переулок, так что он мог видеть головореза, и стал там ждать.

Скоро настала ночь. Джем и его друзья ушли, но не остались одни. Бестер последовал за ними вниз по узким улицам, шаги его были бесшумны и целеустремленны.

Он был самим собой – охотником. Предназначением Бестера было преследовать дичь, а не убегать от "хищников". В былые дни мятежники знали, что их дни сочтены, когда у них на хвосте был Альфред Бестер. Он тонко улыбнулся, вступая в знакомое состязание.

Он преследовал их до дома в нескольких кварталах в стороне, куда они вошли, смеясь и хлопая друг друга по спине. Бестер остался наблюдать, ждать.

Проходили часы, и оранжевая луна взошла на туманный небосклон. Бестер был терпелив – он знал об ожидании больше, чем, может быть, кто-либо еще. Он слушал Париж; он про себя напевал старые мотивы.

Наконец, где-то после полуночи, члены банды начали расползаться. Он считал их на выходе, пока не понял, что Джем остался один. Тогда он отряхнул пиджак, расправил ворот и подошел к зданию.

Это было старое здание, но у него была довольно хорошая охранная система. Ряд контактов и маленький видеоэкран. Чтобы войти, он должен был либо обойти систему, для чего он не захватил инструментов, либо заставить Джема пригласить его. Он мог бы вернуться к себе в номер и принести матричный чип, который позволил ему пройти земную службу контроля – но нет, где тут был вызов? Он мог заставить Джема открыть дверь.

Закрыв глаза, он настроился на сознание Парижа, шаг за шагом, будто сквозь сито, просеивая его, пока не осталось наконец что-то, неясное. Очень неясное.