Дж. Грегори Киз - СМЕРТЕЛЬНЫЕ СВЯЗИ: ВОЗВЫШЕНИЕ БЕСТЕРА

Но это было трудно, так трудно с нею. Он хотел потеряться в ней, войти в яркий блеск, что жил в ее груди, даже если он поглотит их обоих.

Они оказались в парке, на холме, с которого открывался вид на огни города. Тэптаун был еле виден, в отличие от топазовой необъятности Земного Купола. Они сидели на холме и смотрели на космодром "Порт Тьессен". Они говорили о Вселенной.

– Марс, вот куда бы я слетала, – сказала Лиз. – А затем Калевала. Говорят, там ветер пахнет грозой всегда, что там все время огни в верхних слоях атмосферы, как горящая паутина. Я хочу все это увидеть. Нарн. Приму Центавра.

– Увидим. Поскольку мы из Пси-Корпуса, нас могут перевести. Если мы будем женаты, нас даже могут послать вместе. Даже если нет, мы можем проводить вместе отпуск, наших заработков хватит на межзвездные путешествия. Мы можем отправиться куда угодно. Куда угодно, пока мы вместе.

Она крепче обняла его, и их томный уют внезапно наэлектризовался. Она стала настойчиво целовать его.

– Не здесь, – осмелился он. – Это парк…

– У нас недостаточно времени. Ни одному из нас не дадут увольнения еще в течение трех месяцев.

– Я могу прокрасться в твою спальню, когда твоей соседки не будет…

– Ненавижу заниматься этим там, в Тэптауне. Люди слышат…

– Они не услышат, если ты не будешь так громко…

"Тебе же нравится".

"Ха. Это уязвляет мой слух и что… что ты…"

Она была на нем, ее длинная плиссированная юбка легла вокруг них как упавший парашют. Она взялась за его брюки.

"Лучше заткни уши, велела она ему".

Они оставались там до рассвета, и он снова смотрел, как она спит, лаская каждую черточку ее лица взглядом, обводя контур ее лица пальцем. "Я люблю тебя", передал он, и она улыбнулась во сне.

Неделю спустя они вновь улучили время. Его сосед отсутствовал, и они лежали, сплетаясь на его простынях. Он знал, что она чувствует, но ему нравилось делать это в его комнате. Когда они были где-то, в Женеве или дальше в полях, это было как странный сон. Здесь же она казалась частью его жизни. Это было удобно, реально. Это также помогало ему представить их совместное будущее и сделать его реальным.

Сегодня она была беспокойна, более беспокойна, чем неделю назад. Он с тревогой ощутил как будто противную болячку у себя в груди.

– Альфи… ты когда-нибудь думал… думал когда-нибудь о том, чтобы не вступать в Корпус?

– Не вступать? Я уже в Корпусе.

– Только пока не окончишь академию. Потом ты можешь выбрать.

– Выбрать что? Препараты?

– Знаю. Просто – ты не понимаешь, Альфи. Помнишь фильм, что ты мне показывал? "Расемон"?

– Конечно.

– Ты вырос в Корпусе. Я знаю, ты любишь его. Но – ты знаешь, ты должен знать – что они показывают лишь одну сторону истории, не так ли? Ты знаешь, что есть целый мир за пределами Корпуса, которому нет до него никакого дела.

– Что случилось, Лиз? Кто-нибудь из преподавателей…

– Ничего определенного не случилось, Альфи. Дело лишь в том, что мне не нравится быть под контролем, а Корпус и есть контроль. Дело в том…

– Дело в том, чтобы быть телепатом, – сказал Эл. – Лиз, мы то, что мы есть. Для нас нет другого места. Никакого. Корпус – все, что есть, и я знаю, что здесь есть некоторые вещи, которые тебе не нравятся, но…

– Откуда ты знаешь, что ничего другого нет? Откуда тебе знать? Всю жизнь тебя учили одному – что Корпус – единственный путь. Ты не видишь, что это им на руку?

– Кому "им"? Нет никаких их. Корпус – это мы, Лиз…

– Неужели? – она села в постели. – Когда это "мы" имели право высказаться о регулировании воспроизводства? Когда "мы" вообще имели право что-то сказать? Когда мы приняли решение никогда не становиться адвокатами, или биржевыми брокерами, или политиками…

– Это закон Земного Содружества, Лиз.

– Это то же самое, Альфи. Все это контроль, и мы просто делаем, что нам говорят они.

– Ты говоришь, что у меня не хватает мозгов понять, что я под контролем? – спросил Эл, вдруг немного разозлившись. – Что я верю, будто Корпус лучше всего, лишь потому, что мне так сказали? Лиз, я был вне его. Я видел, что случается с нашими без Корпуса. Я увидел…

– Ты увидел лишь то, что они хотели тебе показать.

– Нет. Я сам погнался за Бразг и Нильссоном. Нильссон был больной. Он бы убил меня. Все подполье такое.

– Как много из одного примера! Ты хотел лишить его свободы. Конечно, он…

– Нильссон был преступник. Какой, по-твоему, свободы заслуживает преступник?

Она посмотрела на него сверху пылающими глазами, и он вдруг ужасно испугался. Не ее, но за нее. Но тут она нагнулась и поцеловала его в лоб.

– Прости, Альфи. Я расстроила тебя, а я не хотела этого делать. Просто иногда мне хочется, чтобы ты увидел больше, чем видишь, хоть на минуту.

– И я хочу, чтобы ты поняла, – сказал Эл. – Я знаю, это трудно. Нам в Первом Звене всегда говорили, что наша работа – довести до понимания поздних…

– Так это все, что ты со мной делаешь? – сказала она, снова вспыхивая. – Доводишь до моего понимания? Выполняешь обязанность интегрировать поздних как хороших членов Корпуса?

– Тебе лучше знать, Элизабет Монтойя. Ты знаешь, что я к тебе чувствую.

Ее лицо было жестким, но теперь вновь расслабилось.

– Знаю, – она вздохнула. – Иногда я хочу не знать. Однако ты лучшее, что когда-либо со мной происходило. Я тебя люблю. – И она снова вернулась к нему, и они совершенно погрузились друг в друга. Скоро она уснула. Элу это удалось не сразу. Он ощущал какое-то небывалое удушье, будто его стукнули в солнечное сплетение. Как в бреду. И он не понимал, что это означает.

Недели шли, и Лиз, казалось, успокоилась. Приближались заключительные экзамены, это означало, что они меньше виделись, но когда они прокрадывались друг к другу на час или больше ночами, им было хорошо. Она все еще казалась несколько рассеянной, но и он был таким же. Менее чем через месяц долгое испытание академией закончится, и они станут, наконец, пси-копами – интернами, во всяком случае.

За неделю до выпуска они встретились за ланчем, и она попросила его о встрече в ее комнате той же ночью.

Он пришел, немногим позже девяти. Связи, подобные этой, были из области двусмысленности – в сущности, каждый знал, что студенты посещают комнаты друг друга, и официально это было запрещено. Пока вы был осторожны, пока видимость была сохранена, никому по-настоящему не было дела. Как добрый родитель, Корпус знал, что иногда лучше быть подслеповатым на один глаз.

Так что прокрасться было просто ритуалом, хотя пойманного и ждало наказание. Ему могли на время запретить общаться с Лиз; увольнительные, и так добываемые с трудом, могли быть совершенно отменены.

Элу нравилось окно. Это было традиционно и давало ему шанс отточить свое умение лазать.