Стивен Дональдсон - Подлинная история. Прыжок в столкновение.

Он не мог отремонтировать корабль, не раздобыв денег.

Поразмыслив над этим – и поняв, что загнан в угол, – Энгус, больше чем когда-либо за последнее время, почувствовал себя прежним, а потому злобно рявкнул на Мори:

– Кончай!

Он не мог не порадоваться тому, как под его свирепым взглядом она быстро перевела двигатель в режим охлаждения, отключила приборы и, повернувшись к нему, робко пролепетала:

– Прости. Я сделала что-то не так?

Несмотря на раздражение, Энгус почувствовал удовлетворение от ее робкой покорности. Буркнув что-то невразумительное, он заговорил сурово и злобно. Ему было необходимо вытянуть из нее всю правду, но почему-то хотелось добиться этого, не прибегая к имплантату.

– Сколько народу на Станции знало, что вы пустились за мной в погоню?

На ее лице промелькнул испуг, затем отразилась борьба противоречивых чувств.

– Мы не гнались за тобой, – произнесла она наконец.

– Вы же меня засекли, разве не так? – прорычал Энгус, испугавшись своей готовности поверить ей на слово, что бы она ни сказала. – Уж не думаешь ли ты, будто я поверю, что вы искали тех дерьмовых старателей? Капитан Дэйвис, гребаный Хайленд знал, как меня зовут. Ясное дело, вы гнались за мной.

– Ну… – Мори говорила медленно, словно не желая возвращаться мыслями в прошлое. – Вообще-то, вроде того. Вылетая с Земли, мы правда ничего о тебе не знали, я имею в виду – о тебе лично. Но Служба безопасности КОМРУД передала нам список подозреваемых: там было и твое имя. Они поступили так не потому, что мы из полиции. Они не знали, кто мы. Это стандартная процедура: такой список может получить каждый законопослушный капитан рудовоза. К тому же о тебе ходило немало слухов. А сопоставление этих слухов с тем, как ты сорвался со Станции, узнав о нашем прибытии, усугубило подозрения. Непонятно, как ты узнал, кто мы такие. Но, так или иначе, за тобой лично мы не гнались. Осуществляли патрулирование, вот и все. Искали пиратов. Захватчиков участков. Контрабандистов. А на тебя наткнулись случайно.

Было видно, что каждое слово, каждое воспоминание отдается в ней болью. А значит, она говорила правду.

– Случайно, – хмыкнул Энгус. – Нечего пудрить мне мозги, сучка. Я находился в давно отработанной части пояса астероидов. Если там кто и мог нуждаться в защите, так только жалкие крохоборы, подбирающие отходы. Вроде тех, в лагере. Такие места вы не патрулируете. Вы крутитесь там, где пахнет деньгами.

И снова ее лицо исказил ужас. Ужас воспоминания о гибели ее близких.

– Ты забываешь, что мы работали под прикрытием: делали вид, будто наш корабль просто новый рудовоз. Чтобы стать наживкой для какого-нибудь пирата, нам как раз и следовало залететь в подобное место. Но в известном смысле это была и охота за тобой. Когда ты пустился наутек, мы решили, что тебя не мешало бы потрясти. Куда ты отправился, мы не знали, но полагали нелишним прошерстить как раз выработанную часть пояса астероидов. Ведь это прекрасное место для укрытия. Да, получается что-то вроде преднамеренной случайности. Мы нашли тебя потому, что хотели найти. Но мы не предпринимали ничего, выходившего за рамки обычной практики. – Она говорила монотонно, без выражения, стараясь подавлять боль. – Ведь пока ты не погубил тех старателей, у нас не было никаких доказательств твоей виновности.

– Ладно, хватит, – оборвал ее Энгус, но, хотя его глаза пожелтели от злобы, он не воспользовался имплантатом. – Не прицепись вы ко мне, ничего такого бы не случилось. Но ты не ответила на мой вопрос. Кто знал, чем вы занимаетесь?

Несколько мгновений Мори молча смотрела на приборную панель, а потом со вздохом сказала:

– Никто. В этом весь смысл работы под прикрытием. Покидая Землю, мы не знаем, кому можно доверять, поэтому держим все в секрете. Во время прошлого патрулирования моего от… капитана Хайленда оказалось, что кто-то поставлял информацию полудюжине пиратов. Так что лучше держать язык за зубами.

Энгус поверил. Сложность положения заставляла его сомневаться во всем, но поверить сейчас значило получить надежду. Другого выхода не было – в таком состоянии «Красотка» могла потерпеть крушение в любой момент. А вот если Мори говорила правду, у него появлялась чрезвычайно, немыслимо рискованная, но все же реальная возможность выкрутиться.

Если она говорит правду.

Если он способен контролировать ее во всем.

Если она сломлена в достаточной мере.

– Пошли, – бросил Энгус, вставая с пилотского кресла. Не обращая внимания на промелькнувшее и тут же подавленное выражение отвращения на ее лице, он направился к медицинскому отсеку. – Ты держала язык за зубами ради своих ненаглядных копов. Теперь я хочу быть уверен, что ты сделаешь то же и для меня.

В отсеке, вглядываясь в лицо Мори, он заставил ее буквально вывернуть наизнанку свою память, выуживая всю нужную информацию, а потом вогнал свой член между ее ног. Конвульсии похоти мешались со страхом и надеждой: надеждой на то, что она уже впадает в зависимость от собственного бессилия, – и в ней зарождается любовь.

Энгус изо всех сил пытался поверить, что именно это и происходит. Ведь как ни парадоксально, пока она оставалась в живых, его собственное выживание зависело от нее. Для него лучшим способом обеспечить свою безопасность было бы убить ее и избавиться от тела, но такой вариант он уже даже не обдумывал. Это представлялось столь же немыслимым, как уничтожение «Красотки». Поэтому он не мог позволить себе ошибиться. А значит, следовало сломить ее так, чтобы не сомневаться в результате.

Ибо Энгус очень боялся довериться ей раньше времени.

Однако конечный успех виделся ему предрешенным. В конце концов, какой у нее мог быть выбор? Он стал всем ее миром, всем, что позволялось ей ощущать. Ему довелось испытать такой прессинг на себе, и он знал, как это срабатывает. Власть Энгуса над ней не имела ограничений: одним нажатием кнопки он мог утопить ее в океане боли. А мог вознаградить – если она угодит ему. При этом Энгус не стимулировал зоны удовлетворения – видеть ее удовлетворенной ему почему-то не хотелось. Он просто позволял ей забыться во сне или хотя бы недолго побыть собой.

Жестокостью Энгус добивался не просто покорности, а почти детского стремления угодить. Он прививал ей взгляд на себя как на единственное, имеющее для нее смысл, внушал, что любой выпад против него первым делом – и гораздо больнее – ударит по ней. И не забывал при этом использовать причудливые этические представления, впитанные ею как копом. Снова и снова Энгус давал Мори понять, что все происходящее с ней только справедливо. Ведь это она угробила своих родичей, разве нет? Она предала их, и если поступила так не по сознательному выбору, так тем хуже. Мори убила их потому, что она такова, какова есть, из-за внутреннего изъяна, сделавшего ее подверженной гравитационной болезни.