Далия Трускиновская - Дайте место гневу Божию (Грань)

Римме опять стало страшновато. Она и с самого начала не могла взять в толк, почему от нее требуют беготни с видеокамерой. Ясно было одно – необходимость соблюсти обстановку строжайшей секретности. Но если у охранника на вахте останутся какие-то Риммины паспортные данные – не выйдет ли из этого большой неприятности?

Но отступать она не желала.

Слишком долго таскала в себе бессильную злость, слишком долго считала копейки, слишком долго была одна…

Сперва она полагала, что ей повезло – окончив мало кому в то время интересный экономический факультет, она по распределению попала на обувную фабрику. Обувью, которую клепала эта фабрика, можно было в лучшем случае заколачивать гвозди или обороняться от хулиганов. Но время от времени модельеры, поднапрягшись, выдавали образцово-показательную опытныю партию, которая хорошо расходилась среди своих. Римма имела доступ к складу и, соответственно, спекулировала – как многие в ее отделе. Тогда ей жилось совсем неплохо, одно раздражало – коллектив подобрался женский, брачные объявления еще не вошли в моду, и она решительно не понимала, как же познакомиться с женихом. Но она хорошо одевалась, следила за собой и не теряла надежды.

Все рухнуло, когда на рынок хлынула заграничная обувь. Фабрика несколько лет еще пыталась продержаться своими силенками, людям месяцами не платили зарплату, потом руководство сдало новый трехэтажный корпус под торговый центр, и стало чуть полегче. Римма в надежде на это «полегче» застряла в своем безнадежном отделе, и экономисты, куда более слабые и неопытные, чем она, но вовремя сбежавшие, уже окончили какие-то невероятные курсы, устроились на фирмы с заграничными названиями, купили себе шубы и машины. Римма хотела было рвануться – но бывшая коллега ласково ей объяснила, что кто не успел – тот опоздал, и навеки.

Римма по инерции продолжала ходить на работу. Однако красивые тряпки сносились, денег в обрез хватало на еду и квартиру, а внешность… Внешность уже не только соответствовала возрасту, а даже и опережала его.

Римма чувствовала себя несчастной, прекрасно знала, кто виноват, и в уморассуждениях дошла до того, что именно президент страны лишил ее права на личную жизнь. Не сама оказалась вороной, не сама слишком скоро постарела, а он, президент, своей политикой загнал ее в тупик. Это была вполне понятная самооборона одинокой женщины, и Римме от нее делалось хоть чуточку легче.

Просвет в тучах обозначился внезапно. Бухгалтерша Зося предложила познакомить Римму с солидным человеком. Человек был немолод, не красавец, естественно, однако хотел жениться на доброй, симпатичной и неизбалованной женщине средних лет. От женщины еще требовались покладистость, домовитость, а со своей стороны жених предлагал хорошую квартиру, дачу, машину.

– А откуда у него столько денег? – наивно спросила Римма, для которой тысяча долларов уже была доходом кинозвезды.

– Он – коллекционер! – с уважением произнесла Зося.

Римма утешалась в этой жизни только телевизором, в некоторых фильмах коллекционеры мелькали, и всякий раз оказывались владельцами то картины Рембрандта, то бриллианта «Кохинур». Она принарядилась из последних силенок и пошла на встречу.

Коллекционер оказался монументальным лысым дедом с тонком голоском и занудливым характером. Это был старый, испытанный в боях с собратьями по ремеслу, склочник. Но он не крутил, не вилял, а сказал вполне определенно: все имущество оставит жене, а Римма в жены годится!

Имущество оказалось немалое. Римма сперва изумилась, потом прокляла всех коллекционеров на свете. Когда она переехала к будущему супругу, оказалось, что он решил жениться не столько ради плотских утех, сколько ради мейсенского фарфора. На Римму сразу же рухнула обязанность стирать пыль с этих пастушков, пастушек, маркизов, маркиз, лелеять бесценные вазы, обихаживать великолепный хрусталь.

А два месяца спустя супруг возьми да и помри. Внезапно, после не так чтобы бурно проведенной ночи…

Сложность ситуации заключалась в том, что они уже успели подать заявление в загс, но регистрация не состоялась. Римма развила бешеную деятельность, принесла кучу свидетельств, подтверждающих, что она с покойным вела совместное хозяйство, договорилась с врачом, и врач подтвердил – да, ухаживала все эти два месяца за умирающим, не щадя живота своего. Римма клялась, что муж хотел составить завещание на ее имя, и если бы прожил еще хоть полчаса – непременно позвал бы нотариуса. Ей смертельно не хотелось оставаться у разбитого корыта! А второго такого шанса жизнь уж точно не предоставила бы.

Но у коллекционера были дочь и сын, которые прекрасно понимали, откуда у этого завещания растут ноги. Это были достойные папины дети – за копейку готовые удавиться. Состоялся судебный процесс и кончился полным крахом. Римма забрала свое скромное имущество и убралась из коллекционеровой квартиры. К счастью, кое-что она успела перетащить к себе заранее, но брать действительно дорогие вещи как-то побоялась. Доченька покойника, следя за ее сборами, еще присмотрела, чтобы самозванка не прихватила какой фарфоровой чашки.

Все нужно было начинать сначала. Но Римма не могла. Этот рывок из болота отнял у нее все силы и способности. Какое-то время она жалела себя, потом обнаружила, что обида на детей покойника не проходит, а наоборот – крепнет и ширится.

Сперва Римма пыталась глядеть на ситуацию разумно: дети вполне могли бы заплатить ей за неустанную двухмесячную заботу об отце хотя бы, хотя бы… Она вспомнила одну из картин в спальне, морской пейзаж, который покойник любил и хвалил. Так вот – хотя бы этой мало кому нужной картинкой. А уж она сообразила бы, как продать пейзаж. Потом, с ростом обиды, росли и запросы. Ей уже всерьез казалось, будто она два месяца не отходила от постели умирающего. А даже если нанимать сиделку – это по меньшей мере полтысячи зеленых! Но никакая сиделка не станет сдувать пылинки с мейсенского фарфора. Два месяца семейной жизни постепенно превращались в нечеловеческой мощности подвиг.

А брат и сестричка, которые так ловко обставили полувдову, превращались, соответственно, в два чудовища. И чем дальше уплывали по речке времени те дни, тем больше ненавидела Римма детей покойника.

Она ловила сведения о врагах, как утопающий – пресловутую соломинку. Она жила в ожидании тех неприятностей, которые время от времени с ними случались. И когда сын разбил дорогую машину, когда дочь развелась со вторым мужем, когда внук вылетел из института, Римма торжественно бормотала: «Бог наказал!» Возможно, только в эти секунды она и была счастлива.

Она не собиралась убивать своих врагов, наоборот – она желала им долгих лет жизни, но только чтобы каждый следующий был в десять раз хуже предыдущего. И в ее письмах к сестре враги занимали главное место.