Сергей Малицкий - Компрессия

– Понятно, – вздохнул старик и подергал Кидди за рукав рубашки. – Не задумались, куда ваш парадный мундир делся? А отчего ваш начальник стал выше ростом на полметра? Это, – старик пошлепал себя по щекам, щелкнул по макушке, – ерунда. Видимость. Рост, стать, физиономия, костюм. Все программируется так же, как был мгновенно спрограммирован ваш китель. Голос, – старик прокашлялся и попытался пробасить, – слышимость. С ним та же самая история. Все продумано и срежиссировано. Даже ваша обида. Если бы вы серьезно обиделись на разборку вашего имени, я бы всегда сказал, что мое имя означает что-то еще более неприличное. Порки, что с меня взять!

– Что вы хотите знать о компрессии? – удивленно повертел головой Кидди.

– Ну пока немногое, – стал серьезным старик. – Как я там буду выглядеть? Как долго я смогу там протянуть, если здесь мой срок подойдет к концу? И, может быть, главное – есть ли возможность совершить такое путешествие не одному, а, скажем так, с компанией единомышленников?

Разговор оказался долгим. Теперь Кидди уже не мог вспомнить, все ли правильно он говорил Порки и не наплел ли чего лишнего, услышанного урывками от того же Котчери или от болтуна Келла, но что сказано, то сказано. На прощание старик подарил Кидди темные очки.

– Берите, Кидди, – расплылся Порки в грустной улыбке. – А мне на память оставьте свои. Берите, это отличные очки, можно разглядывать человека в любом спектре. Мне они не нужны, меня не узнают на улицах, а вам в ближайшие недели пригодятся. Потерпите, Кидди, скоро вас забудут, и вы будете вспоминать сегодняшние аплодисменты с грустью.

Когда Кидди выбрался вновь на третий уровень, над городом уже опускалась ночь. Правда, от ярких огней купе и рекламных экранов город словно стал еще светлее, чем был днем. Джеф связался с Кидди в тот же миг, как тот вышел из лифта и простился с Хаменбером, и через пару минут Кидди уже дремал рядом с оргом, который вел купе на юг. Дальше все было совсем уже смутно – плеск бассейна в темноте, ковыляющий впереди орг с чемоданом Кидди в руке, теплый душ и мягкая постель, так похожая на постель Сиф в ее квартирке.

Кидди открыл глаза, поднялся и подошел к окну.

В бассейне плавала Моника.

– На самом деле я понимаю, что тебе не за что меня любить, – она мелко дрожала, но не закутывалась в полотенце, а ежилась и только потирала время от времени упругую грудь, снимая с нее капли воды. – Ты все время будешь сравнивать меня с Сиф. Это неизбежно. Кстати, куда она исчезла? Ведь это связано с твоим отъездом, отлетом, черт его знает, как это назвать! Ведь вы поссорились с Сиф? Из-за меня? Я ее не видела уже лет восемь! Ну точно! Даже Миха не знал, куда она делась! И какого черта ты полез на эту Луну? Впрочем, если ты отказался объяснить это восемь лет назад…

– Зачем ты ей сказала? – спросил Кидди.

Он успел проплыть свои три километра. Обдал купающуюся Монику брызгами, когда входил в воду, и начал работать руками. Сначала она окликала его, потом пыталась плыть рядом, после просто бултыхалась в воде, смахивая с глаз то ли слезы, то ли капли от его взмахов. Замерзла, как южная рыба, именно так она и сказала: «Замерзла, как южная рыба», но в полотенце заворачиваться отказалась. Покрутилась перед ним обнаженная, согнулась, достала лицом коленей, встала на мостик, нисколько не заботясь, как она при этом выглядит, или – заботясь именно об этом.

– Ну что, я превратилась в старуху, или еще нет? – спрашивала с надеждой, стараясь высмотреть в складках полотенца его желание.

– В южную рыбу, заплывшую в северное море, – сказал Кидди и бросил полотенце. – Укутайся, мне холодно даже смотреть на тебя.

– Я есть хочу, – прошептала она зябко.

– Джеф! – крикнул Кидди.

– Кидди Гипмор? – появился через мгновение перед ними орг.

– Накрой нам завтрак, – попросил Кидди. – По своему разумению.

– Слушаюсь, – ответил орг голосом Михи и отправился на кухню.

– Зачем ты? – омертвевшими губами выговорила Моника. – Зачем ты… так?

– Мне нужно многое выяснить, так удобнее, – откинулся в кресле Кидди. – К тому же я не думал тебя обидеть. Я же не звал тебя сюда? Да и надо соответствовать произведенному впечатлению. Ведь я сволочь, и ты меня ненавидишь? Кстати, как ты нашла меня?

– Видела тебя в программе вместе со Стиаем, – прошептала Моника. – Я бывала здесь… с Михой.

– А как ты меня нашла тогда на берегу?

– Стиай сказал, что улетаешь на Луну, проболтался, что отвез тебя к морю, я отсканировала маршрут с его купе.

– Зачем ты ей сказала? – повторил вопрос Кидди.

– Что я ей сказала? – она мотала головой, словно пыталась отмахнуться, укрыться от его вопроса.

– Вспомни, – Кидди был спокоен, слишком спокоен. – За полтора месяца до моего отлета на Луну. За месяц до того, как исчезла Сиф. Ты бросила мне линию. Что ты сказала тогда?

– Я не помню, – она сжалась в комок, словно могла уменьшиться. Обхватила колени руками, выгнула спину.

– Я помню, – Кидди прикрыл глаза. – Ты радостно сообщила мне, что сидишь в китайском плавучем ресторане, любуешься на виды Парижа и разговариваешь с Сиф обо мне. Вспомнила?

Моника промолчала.

– Что ты ей сказала?

– Ничего, чего бы она не знала. Ты думаешь, для кого-то были секретом наши отношения?

Она пожала плечами, взяла со столика пузырь с соком, откусила сосок.

– Что ты ей сказала, Моника? – ледяным тоном процедил Кидди. – Что это были за слова, если она решила избавить меня от себя? Что это были за слова, если она вытащила меня к фиордам, два часа смеялась и рассказывала о какой-то ерунде, потом запрыгнула в купе и, пообещав избавить меня от страданий, направила его в скалы?

Моника закрыла глаза, потянула с колен полотенце, закуталась в него, глубоко вдохнула, криво усмехнулась.

– Надеюсь, ее смерть была мгновенной?

Кидди согнулся, стиснул колени пальцами, в секунду возненавидел и бассейн, и синее небо, и щебечущих в кустах пташек, и дом, и Монику и, больше всего, самого себя. Моника встала, согнулась над брошенной одеждой, вытащила рулончик цветной ленты, оторвала кусочек и бросила в рот.

– Уже лет девять принимаю успокоительное. Знаешь, оно странно на меня действует. Если разжую с утра, весь день хожу как в стеклянном колпаке. Такое ощущение, что отсекаю все ниточки, связывающие меня… Ни с кем уже почти не связывающие. Успокаиваюсь, но задыхаться начинаю. Дышать нечем под колпаком. Глотаю антидепрессанты – дышится легко, но начинает болеть сердце. Вот так и живу. А чиппер ничего не чувствует, представляешь? Чего они там в этой системе опекунства, не понимают, что человек, можно сказать, на ногах переносит собственную смерть? Вот так я живу! То антидепрессанты, то успокоительное, то одно, то другое.