Александр Беляев - Чудесное око

Невидимая нить протянулась от Москвы к Буэнос-Айресу. Карликовая радиостанция заработала. Кар был чрезвычайно взволнован появлением «Урании». Он клялся, что тайна Хургеса никому не могла быть известна, кроме него, Кара, и Жуана Хургеса. Жуан не выдаст. Кар был всегда нем как рыба. Бласко Хургес буквально «спрятал концы в воду». Тут, видимо, что-то иное. «Уранию» он знает — это большой аргентинский пароход. Кар постарается выяснить, кто и для чего её зафрахтовал.

— Так, — сказал Барковский и прошёлся по кабинету. — А я всё-таки думаю, что нас подслушали. Ваше мнение, товарищ Борин?

Инженер пожал плечами.

— На фронте радио идёт такая же борьба, как и во всех других областях техники. То, что сегодня является собственностью одной страны, завтра становится общей собственностью.

Барковский подошёл к карте мира и концами линейки соединил Москву и Буэнос-Айрес.

— Наш прямой луч, — сказал он, — пересекает Румынию, Югославию, Италию, Алжир, Сахару, Сенегамбию, Боливию, Парагвай и, наконец, Аргентину — самый краешек Аргентины, ибо Буэнос-Айрес расположен на границе, возле залива Ла-Плата. Пароход аргентинский, как уверяет Кар. И если наши передачи перехватили, то, вероятнее всего, в самом Буэнос-Айресе. Возможно, из-под носа у Кара.

— Даже из соседней комнаты, — добавил Борин.

— Я полагаю, что Кар прав: тайна Хургеса никому, кроме нас, неизвестна, — прозвучал голос Азореса. — Зачем прибыл пароход «Урания», мы скоро узнаем. Не будем волноваться преждевременно.

— А что делает «Урания»? — спросил Барковский.

— Стоит на плавучем якоре, спускают якорную цепь большого судового якоря, — ответил Маковский. — С борта спускают шлюпку, — продолжал он. — Очевидно, к нам прибудет депутация. Тем лучше. Мы узнаем их цели. Шлюпка отчалила. На ней четыре матроса на вёслах, пятый — на руле и один пассажир в белом фланелевом костюме.

— Примите их на борту, — распорядился Барковский. — Поставьте телевизор и микрофон. Наш штаб будет незримо присутствовать при беседе с этими гостями.

— Есть! — коротко ответил капитан и дал распоряжение принести на палубу несколько стульев. Одно плетёное кресло Маковский поставил так, чтобы она приходилось против телевизора. Микрофон Гинзбург спрятал в свёрнутом трале.

— Всё отлично, — доложил капитан.

И тотчас же на экране возник борт корабля и клочок неба. Спустили трап. Через минуту над бортом появилась голова в пробковом шлеме, а потом и вся фигура человека. На палубу, переступив борт, вышел ещё не старый, худощавый блондин с бритым, чрезвычайно жёлтым лицом и с запавшими глазами. Такие лица бывают у европейцев, побывавших в лапах у тропической лихорадки.

— Джемс Скотт, — кратко отрекомендовался гость по-английски, не называя своей профессии.

Капитан пожал ему руку и пригласил его сесть. Скотт молча вынул портсигар, молча протянул Маковскому сигару, не спуская с него глаз. Очевидно, Джемс Скотт пытался воспользоваться паузой, чтобы узнать, с каким человеком ему придётся иметь дело. Маковский взвешивал: ждать ли ему вопросов Скотта или самому начать наступление. Кто спрашивает, тот наступает. А наступление — более выгодная позиция. И Маковский решил взять инициативу переговоров в свои руки.

— Неожиданная встреча в океане! Может быть, у вас случилась маленькая авария: поломался винт или что-нибудь в этом роде? Всегда рады помочь, мистер Скотт.

— Нет, на моём пароходе всё в порядке, — ответил Скотт, выпуская кольцо дыма.

— Что же вас принудило остановиться?

— Я прибыл на место — вот и всё! — спокойно ответил Скотт. — Но я увидел что это место занято, и поэтому интересуюсь узнать, с кем имею дело и что привело вас именно на эту точку поверхности Атлантического океана, — спросил, в свою очередь, Скотт.

— Разве эту точку океана вы сняли в аренду, мистер Скотт? — усмехаясь, спросил Маковский. — Международное право признаёт свободу морей. И поскольку мы прибыли первыми…

— Однако это ведь не безлюдный остров, который вы желаете занять по праву первой оккупации, — возразил Скотт.

— Мы и не имеем намерения оккупировать его, — ответил Маковский. — Но стоять мы имеем право там, где хотим.

— Зачем, с какой целью?

Это уж слишком. Маковский решил дать отпор.

— Мы никому не обязаны давать отчёт о своих поступках. С таким же правом мы можем спросить вас: какова цель вашего прибытия сюда?

На лице Скотта не отражалось ни малейшего волнения. Он выпустил ещё одно колечко дыма, которое было подхвачено ветром и отнесено за борт, и сказал более миролюбиво, видя, что лобовая атака не удалась:

— Я явился сюда не для споров с вами, капитан. Если я спросил, с какой целью вы прибыли сюда, то я имею на это свои основания. Мне надо исследовать дно как раз на этом месте. И в лице вашей эскадры…

— Три судна гражданского флота — не эскадра, — возразил капитан.

— В лице вашей флотилии, если это вам больше нравится, я встретил преграду к достижению цели, — закончил он. — Мы, конечно, не обязаны ставить в известность друг друга о целях наших экспедиций, но вы мне будете мешать…

— А вы нам… — отрезал капитан.

— Таким образом, возникает необходимость определить некий «модус вивенди». Вы начальник экспедиции?

— Я капитан флагманского судна, технический руководитель нашей маленькой флотилии, — ответил Маковский. — Экспедицией же руководит штаб.

Скотт невольно скривил губы. Сколько зря потраченных слов! И, поднявшись, сухо спросил:

— Вы могли бы познакомить меня с начальником вашего штаба?

— Боюсь, что это будет тяжёленько, — ответил капитан. — Штаб находится в Москве.

— В Москве? — удивился Скотт. — Как же может штаб из Москвы управлять флотилией?

— Мы живём в эпоху радио, — ответил Маковский. — В шестом часу вечера по местному времени мы рапортуем штабу о своей работе. Если вы придёте в этот час, я могу предоставить вам возможность переговорить с начальником штаба.

Скотт подумал, бросил за борт дымящуюся сигару и заносчиво ответил:

— В шестом часу я обедаю, а я не привык менять свои привычки.

Капитан пожал плечами:

— Мы также не привыкли менять свой распорядок.

— В таком случае, извините, что обеспокоил вас.

Скотт сухо поклонился и двинулся к трапу. Матросы проводили его далеко не дружественными взглядами, хотя и помогли спуститься в шлюпку.

Когда шлюпка закачалась на волнах, Скотт дал волю гневу. Его желтоватое лицо посинело. Шлюпка ударилась о борт траулера, и Скотт обругал матросов ослами за их нерасторопность. Ему хотелось на ком-нибудь сорвать зло. Он был недоволен собой. Он считал, что его унизили и оскорбили. А основное — он не достиг цели. Всю дорогу к «Урании» Скотт бурчал и ругался. Но перед тем как взойти на борт своего парохода, он неожиданно громко рассмеялся. Удивлённый этим, молодой матрос также рассмеялся. Скотт набросился на него с руганью. Видно было, что Скотт привык обращаться с людьми по-колониальному.