Александр Зорич - Время — московское!

Экран вновь загорелся. На меня смотрела — хвала Ахура-Мазде и всем прочим благим сущностям, духам и праведникам зороастризма — Риши Ар.

Со дня нашей последней встречи Иришка заметно похорошела. Она словно бы округлилась чуток, подобрела. А еще — выщипала брови и, о Боже мой, постриглась! Прощайте, эпические черные косы до пояса, теперь Риши Ар — кудрявый черноволосый мальчик с пухлыми щечками.

Только глаза остались такими же, как были, — мерцающими тайной, горящими неземным пламенем, вызывающими пронзительную жалость напополам с чистейшими истечениями платонической любви. Разве что смотрели эти глаза теперь спокойно и даже... весело.

Впрочем, цену Иришкиной веселости я знал. Сейчас улыбается, через минуту закутается в облако мягкой грусти, а через две минуты — зарыдает, да так жалостно, что захочется немедля отправиться за веревкой и мылом, чтобы поскорее разорвать отношения с этим миром, где на долю прекрасных молодых женщин выпадают такие страдания.

— Иришка?! Ужасно рад тебя видеть! Я сразу подумал, что это ты! — соврал я для затравки.

— Надо же... Значит, сюрприза не получилось, — с притворным отчаянием в голосе вздохнула Риши. — Все равно привет тебе, Саша, Сашенька! Я получила бонус в виде бесплатного сеанса дальней связи. Решила первым делом позвонить тебе!

«Привет? А где же «встань на путь Солнца»? Куда девался обязательный «Александр» вместо «Саши-Сашеньки»? И что это за «бонус» такой космополитический? Ведь наверняка есть правильное клонское слово для того, чтобы обозначить поощрение, — какой-нибудь «уруш-пуруш»? Неужто моя Риши стала теперь такой вот ультрасветской эмансипе, желающей общаться исключительно по нашему, земному образцу? Отринула догмы? Этак она и пиво нефильтрованное скоро пить начнет, не смущаясь зловредной плесенью».

— Предупреждая твой обязательный вопрос о том, как я тебя нашла, — Риши сопроводила эти слова стыдливой улыбкой, — скажу сразу: как и в прошлый раз, твои координаты сообщил мне Святополк Даромирович Тылтынь.

— Да он просто добрый гений наших отношений!— воскликнул я. — Наших дружеских отношений.

— Конечно, дружеских! — легко, как-то даже слишком легко согласилась Риши.

— Как здоровье? Лечишься?

— С чего ты взял?

— Ну... Ты ведь звонишь с Ардвисуры... Там, насколько я помню, расположены ваши лучшие здравницы.

— Нет, я не лечусь. Я — лечу! — Риши рассмеялась. — Видишь ли, Саша... Два месяца назад Римуш получил высокую должность главврача госпиталя «Адурог». Это самый крупный госпиталь на Ардвисуре. С новейшим оборудованием.

— Римуш? — Я наморщил лоб, силясь вспомнить, кто это (первоучителя конкордианских зороастрийцев и одноименный авианосец не предлагать!).

— Да! Помнишь, на Муроме, в том ужасном ресторане с отдельными комнатами, я рассказывала тебе о нем.

— А! Конечно, миляга Римуш! Помню! — с преувеличенным жаром заверил я. — Извини олуха... Я после Большого Мурома побывал в таких переделках, что удивляюсь, как собственное имя еще не забыл. Даже счет времени потерял.

— Мне тоже кажется, что мы с тобой не виделись десять лет. — Риши улыбнулась и в ее прелестных глазах на миг мелькнула хорошо знакомая мне вековечная женская печаль. — Знаешь, после того как ты поцеловал меня тогда, возле той гостиницы... ну, где медведи стояли на первом этаже... я очень долго не могла оправиться. Все мучилась,- переживала. Мне так хотелось, чтобы то, что я себе нафантазировала, оказалось правдой! Ну хотя бы чуть-чуть правдой! Так хотелось верить, что в твоей душе зажглась... ну... какая-то небесная искра, которая впоследствии... возможно... Знаешь, как иногда случается? Я много читала о таком в книгах, особенно в школе... А потом ты все время мне снился и сны были такие... страшные, бестолковые. Я много плакала тогда... Римуш даже настоял, чтобы я начала пить парное ослиное молоко. Это прекрасное народное средство — от нервов.

— Это ужасно, Риши. Если бы я знал — я был бы осмотрительнее! — с искренним сожалением сказал я и подумал: кое в чем Риши совсем не изменилась. Ее по-прежнему хлебом не корми — дай только поведать о своих чувствах. Впрочем, я не вижу в этом ничего плохого. Просто не люблю, когда люди плачут. Из-за меня.

— Ни к чему осмотрительность! Ты вовсе не был виноват! Ведь ты ничего мне не обещал! Просто... Вначале ведь идет желание любить. И только вслед за ним — сама любовь. Во мне было слишком много этого желания... — Риши издала сдавленный вздох и добавила: — Знаешь, мне иногда кажется, что любовь — это нечто вроде... прячущегося солнца.

— Как-как? Солнца? — глуповато переспросил я.

— Сейчас попробую объяснить. Если это маленькое солнце, я имею в виду солнце любви, спрячется за спиной какого-нибудь человека, тебе будет казаться, что этот человек сияет, что он самый светлый, самый прекрасный. Но однажды солнце перейдет на новое место, найдет нового человека и спрячется у него за спиной. И вот уже другой человек будет казаться тебе богом, будет вызывать твою любовь! Наверное, я не сумела сказать красиво— это такие сложные материи, а я... так ужасно волнуюсь! — Риши молитвенно сложила руки и скроила умилительную гримаску.

— Отчего же... Я понял, что ты хотела сказать. Любовь — первична. А те, кого мы любим, — они, так получается, вторичны... И все мы светим отраженным светом — светом того единственного солнца, которое прячется за нами... и которое, возможно, есть Бог, коль скоро Бог есть любовь... Верно?

— Верно! — радостно согласилась Риши.

— Ну вот и славно...

Я чувствовал себя неуютно во время разговоров о сути любви. Возможно, просто недоставало навыка, налета, так сказать. А может, оттого, что сама любовь ассоциировалась у меня теперь исключительно с Таней. С нею одной. Нет, я не видел ничего крамольного в нашей беседе, но...

Так или иначе, я поспешил свернуть теме шею:

— Что ж, практика показала, что ослиное молоко — прекрасное лекарство. Выглядишь ты замечательно! Просто как... как Амеретат! Да здравствует доктор Римуш!

— Да-да, спасибо ему! — блаженно откликнулась Риши. — Меня спас он. А вовсе не ослиное молоко! После того как мы расписались, мне сразу стало так легко...

«Интересно, они с Римушем... были близки до свадьбы? Или нет?» — промелькнула мысль, но я вышвырнул ее прочь ввиду откровенной пошлости напрашивающихся выводов, в худших традициях языкастых, всему знающих «цену» провинциальных баб: «Вот нашла нормального мужика себе, так он сразу всю дурь из головы ей и выбил!»

— Ты себе представить не можешь, как приятно мне это слышать!

Несколько секунд мы молчали. Я не мог понять— то ли наши любительские философствования служили лишь вводной частью к Действительно Важному Разговору, то ли им они и являлись. Это ведь только музыканты, слушая оперу в записи, всегда безошибочно определяют, где кончается увертюра и начинается основное действие. Товарищам же без слуха — то есть боевым офицерам вроде меня — все едино.