Александр Зорич - Время — московское!

— Мы курим, папа, — процедил лейтенант.

— Я бы, кстати, тоже не отказался. Дай-ка, сына, табачку, или как там у вас в армии говорят?

— У нас в армии говорят «закурить не найдется?»

— Ты чего собачишься, Сашка? — поинтересовался Ричард, затягиваясь. — Что я тебя в первый ряд не посадил? Так надо было заранее это самое...

— Все в порядке, папа. Не нервничай.

— Кто нервничает? Кто нервничает, ты скажи? Я? Да ни в жисть! Я на волне успеха! Я в восторге! Триумф! Овация! Нас полчаса не отпускали со сцены! Да я не припомню такого со дня премьеры «Чапаева»! — Как вдруг Ричард Пушкин смолк, закашлялся и уже совсем другим голосом, хриплым, усталым поинтересовался: — Что за сено ты куришь?

Лейтенант достал из кармана пачку сигарет «Московские» и молча продемонстрировал отцу.

— Так я и думал — отрава! Я, если хочешь знать, люблю кишиневский табак... Хорошо провяленный! Сортный! Без всех этих сучьев! Вот тебе, кстати, история: когда мы были с гастролями в Кишиневе, еще до твоего рождения, там одна женщина хорошая была, мы с ней дружили... Жена директора местной табачной фабрики. Так она мне подарила блок «Смуглянки» — настоящей, коллекционной... Вот это была вещь!

— Папа, ну где я тебе возьму «Смуглянку» на Восемьсот Первом парсеке?

Таня и Александр переглянулись. В обществе режиссера обоим было тягостно. Но просто взять и уйти им не хватало решимости. Да и куда, собственно, идти? На мороз? В руины? А ведь еще фуршет...

Народу в окрестностях аварийного выхода становилось все больше — счастливые зрители сходили по ступеням, громко обсуждая спектакль. Судя по долетавшим до Тани обрывкам разговоров, мюзикл и впрямь был воспринят с небывалым энтузиазмом.

Только в тот миг Таня осознала, что они с лейтенантом Пушкиным протрепались... да-да, ни много ни мало — три с половиной часа!

О пропущенном мюзикле Таня нисколько не жалела. Из тихой заводи их пристанище превратилось в оживленный филиал курительной комнаты. Вспыхнули все лампы. Таня зажмурилась — белый свет больно ударил по привыкшим к полутьме глазам. А когда Таня вновь открыла глаза, то обнаружила, что стоит гораздо ближе к лейтенанту Пушкину, чем позволяют правила светских приличий («Или правила светских приличий на свету становятся строже?»).

Заметил это и Ричард Пушкин.

— Да вы тут, негодяи, времени не теряли! Эх, молодежь, молодежь... Все бы вам это... слегка соприкасаться рукавами! — гоготнул режиссер.

Таня сделала над собой усилие и улыбнулась.

Но не успел Ричард Пушкин открыть рот, чтобы пошутить снова, как к компании присоединился низенький колченогий человечек в такой же форме, какая была на Саше Пушкине. Не то мичман, не то младший лейтенант... «Еще немного — и начну разбираться в знаках различия», — вздохнула Таня.

— Здравствуйте, лейтенант Пушкин! — просиял человечек, растягивая свои тонкие белые губы в кривозубую улыбку. — Видеть вас в этом месте — большая приятная нежданность для меня!

Он так и сказал — «нежданность» вместо «неожиданность».

«Нерусский, что ли?» — смекнула Таня.

Режиссер заметно оживился и принялся бесцеремонно исследовать подошедшего, как будто тот был не человеком, а курьезным экспонатом в музее восковых фигур.

А вот Пушкин-младший неподдельно обрадовался появлению тонкогубого чужака и даже радостно обнял его.

— Разрешите представить вам моего боевого товарища, младшего лейтенанта Данкана Теса. Он американец из субдиректории Охайо!

— Американец? Как оригинально! — Великий Ричард буквально пыхтел от удовольствия. — Как там в Америке далекой? Статуя Свободы еще не упала? Нет? И слава Богу! Рио — волшебный город! С горы Корковадо открывается отличный вид... Помню, когда Сашка был во-от таким мальцом...

— На горе Корковадо стоит статуя Христа-Спасителя, а не Свобода, — поправил отца Александр. — Да и Рио-де-Жанейро—в Южноамериканской Директории. А Данкан — он из Северной!

— Да? Гм... Впрочем, без разницы! Главное, чтобы все было, как говорится, хорошо!

— Верно! — просиял Данкан. — На гербе моей субдиректории написано: «Хорошо, когда все хорошо»!

Однако Великий Ричард не желал оставить американца в покое.

— А что, Данкан, по визору говорили, белое христианское меньшинство опять бузотерит в знак протеста против признания испанского основным государственным языком?

— Я не знаю, товарищ. Я не слежу за тем, что внутри у моей родины! — сказал младший лейтенант.

— Что такое? Времени нет?

— Папа, человек на войне. На войне, понимаешь? — ответил за американца лейтенант Пушкин и поглядел на Великого Ричарда, Как глядят на расшалившегося ребенка.

— Ну да... На войне оно, конечно, не до политики...

— Кстати, в последнем бою Данкан сбил семь вражеских флуггеров, — заметил лейтенант Пушкин. — И, между прочим, спас жизнь мне и моему товарищу!

Таня промолчала, поскольку не знала наверняка: семь флуггеров — это много или мало? Если судить по фильмам вроде «Фрегат «Меркурий», где герои валят вражеские машины направо и налево десятками, — маловато. А если по здравом рассуждении — то вроде как ничего... Или это только для американца — много, а для русских пилотов семь сбитых флуггеров — норма? Как бы не попасть впросак с точки зрения пресловутой ИНК, интернациональной корректности.

В общем, Таня промолчала. Промолчал и Ричард Пушкин — он крепко задумался о чем-то своем. Вероятно, о местонахождении Рио-де-Жанейро.

В общем, вышло так, что торжественная реплика лейтенанта Пушкина, приобнявшего американца за плечи, повисла в воздухе.

Данкан прошептал что-то на ухо Александру. Тот, извинившись, оставил Таню на попечение своего отца и удалился с американцем в дальний угол вестибюля, что-то оживленно говоря на ходу.

К неудовольствию Тани, тотчас оживился и Ричард Пушкин.

— Видала, Танька, какого сынулю я вырастил? Настоящий орел! Да что там орел! Беркут! Герой! В сражении отличился! А душа какая? Широкая! Чистая! Пламенная! Лермонтовский герой! Нет, бери выше — чеховский! Даже с америкашкой цацкается, как с родным! Слова хорошие ему говорит! Хотя, казалось бы... А что сердится все время на меня, так это я прощаю, ты не думай! Сам таким был по молодости лет! Даже похлеще! Однажды, прости Господи, в батю своего стулом запустил! Не попал, правда... А Сашка— ничего. Терпит меня, старика... Даже на свадьбу обещал позвать!

— Ha свадьбу? — переспросила Таня.

— А то! Правда, не знаю, как теперь с войной-то... Теперь уже, наверное, после войны... А девчонка эта — просто огонь! Фотографию мне показывал! Черная такая, цыганочка... И военная форма идет ей необычайно! На мою вторую жену похожа, на Альму... Наверное, вкусы тоже по наследству передаются!

— Наверное. У меня тоже вкусы, как у мамы! — соврала Таня.