Александр Зорич - Время — московское!

— А вообще — мужик! Я бы тоже от фигуристой девчонки не отказался. И чтобы отношения были... — сказал Меркулов мечтательно.

«Сейчас снова пойдет философствовать», — в ужасе подумал я и сказал:

— Богдан, ты меня прости, но мне правда пора. Замерз как собака. Да и Татьяна меня ждет уже полчаса.

— Что ж... Надо — так иди. Хотя... Знаешь что? Я тебя, пожалуй, провожу! Куда тебе?

— Мне к лайнеру «Велико Тырново».

— Что там?

— Общежитие для гражданских, ожидающих очереди на эвакуацию в глубокий тыл. Таня тоже там, очереди ждет.

— Пошли. Мне все равно делать нечего.

Да, в избытке такта капитан-лейтенанта упрекнуть было нельзя...

К счастью, о женщинах Меркулов больше не высказывался, мы заговорили о текущей военно-политической обстановке.

— Кстати, ты последние новости знаешь? — осведомился Меркулов. Он энергично почесывал надгубье, запустив палец под кислородную маску.

— Смотря какие.

— Про манихеев, — понизив голос, сказал он.

— Что, по визору передавали?

— По какому визору?! Совсекретные сведения!

— Так откуда мне знать?

— Вот-вот, неоткуда. — Меркулов самодовольно ухмыльнулся. — А мне только что Овчинников рассказал, под неразглашение. Я, конечно, гроб-могила... Но тебе-то можно.

— Тогда давай. Если ты уверен, что мне и правда можно.

Меркулов собрался с духом и выпалил:

— Манихеи атаковали наш линкор. Атомными торпедами!

— Что? — Новость настолько меня потрясла, что я встал как вкопанный, прямо посреди сугроба. — Что ты сказал?

— То и сказал. Атаковали. Атомными торпедами. Наш линкор.

— Где атаковали? Возле Глагола?!

— Почему же. На рейде Иокасты.

— А откуда там манихеи?

— Прилетели на клонском фрегате.

— А как же Аддис-Аббебская конвенция? О неприменении? — У меня буквально в зобу дыханье сперло. — Неужели ядерная война?!

Все-таки прав был Коля, когда говорил, что Конкордия — государство сумасшедших!

— Не все так плохо, товарищ Пушкин, — авторитетно заявил Меркулов. — Я же сказал тебе: линкор атаковали манихеи.

— Ну и что?

— А то, что Конкордия тут же прислала нашим цидулу. Дескать, просим не считать этих шизиков нашими подданными. В общем, смысл такой, что я не я и хата не моя...

— Уже легче. Манихеи и впрямь шизики. Но все равно, знаешь, как-то в дрожь бросает... Впервые за двести лет...

— Вот и я тебе про то же.

— И что теперь с... манихеями? — Вначале я хотел спросить «что теперь с линкором?», но быстро осознал всю наивность такой постановки вопроса. С линкором, атакованным ядерными торпедами, уже ничего не случится. Потому что сам он стал частью Великого Ничего.

— А бес их знает! Овчинников сам не больно-то хорошо осведомлен. Это позавчера ночью все произошло. Я думаю, наши еще объявят. А может, и не объявят. Я бы на их месте не стал. Чтобы не сеять панические настроения...

За такими вот разговорами мы дошли до «Велико Тырново». У трапа толпился народ — в основном женщины. Они стояли группками и о чем-то своем женском говорили.

Поодаль несколько малышей — бедные, занесло же их сюда, в самую пасть к дьяволу — играли в снежки. Одеты они были кто во что, в основном — в худо-бедно перешитые военфлотские куртки и подбитые ватой штаны.

Снег лепился плохо, считай, совсем не лепился, но ребятишек это не смущало, они швыряли его сыпучими горстями, озорно хохотали и тузили друг дружку, то визжа, то сладостно подвывая.

Я улыбнулся и подумал: «Побольше бы таких картин».

И еще: «Как в Архангельске».

Судя по меланхолической гримасе Меркулова, он думал приблизительно о том же.

— Ишь, черти, прямо вспомнил детство золотое... Я бы сейчас тоже побесился... У нас в Красноярске знаешь какие снега в феврале?

Редкий случай, когда наши мысли полностью совпали — с точностью до города.

— Знаю. Я в Красноярске был на рождественских каникулах после первого курса. На экскурсии.

— Что, правда? — недоверчиво спросил Меркулов.

— Вот те крест!

— Не врешь?

— Нет, зачем мне? Красивый город, величественный. Со своим характером.

Мое замечание насчет Красноярска оказало на Меркулова неожиданно сильное воздействие. Он просиял. Застыл, словно прислушиваясь к чему-то тихому, внутреннему. Потом вдруг принялся лихорадочно хлопать себя по карманам здоровой рукой. Наконец извлек на свет божий бумажник.

— Екарный папенгут! Пока в этих карманах что-то найдешь, — прокомментировал Меркулов. — Я бы тем, кто куртки эти придумал, руки-то повыдергал. Шинели насколько лучше все-таки!

— Ладно тебе, нормальная куртка.

— Да я не про то вообще, — отмахнулся Меркулов. — Я одну штуку тебе хотел подарить.

— Штуку?

— Помнишь, я тебе на «Сухуми» показывал манихейский амулет?

Я кивнул — как ни странно, тот разговор я помнил довольно хорошо.

— Я его с тех пор ношу с собой. На счастье.

— Амулет — дело хорошее, — сказал я и некстати подумал: «А ведь когда Колька погиб, у него в кармане наверняка моя счастливая зажигалка лежала...»

— А то! Так вот, я еще на «Ксенофонте» решил, что подарю его тебе! Ведь все-таки если бы ты не решился тот пакет вскрыть... Вот я тебе честно скажу: мне духу не хватило бы залезть в пакет, адресованный штабу Первой Группы Флотов! Это же трибунал при других обстоятельствах. А если бы мы не знали, что в пакете, тогда...

— Тогда ой. А мне без тебя не хватило бы духу вообще с Глетчерного взлететь, не то что до полюса тащиться. Мы с тобой теперь как братья-близнецы.

— Близнецы не близнецы... По лирике это ты у нас специалист. Но я тебе одно скажу: возьми его и носи. И чтобы без выкрутасов! — Меркулов пригрозил мне пальцем.

— Но...

— Никаких «но»! — С этими словами Меркулов открыл свой бумажник, извлек алюминиевый цилиндрик — тот самый, который показывал на «Сухуми» — и протянул его мне. — Только бумажник я себе оставлю. Пригодится.

— Даже не знаю, как благодарить, — растроганно сказал я.

— До завтра что-нибудь придумаешь... Тут одно кафе поблизости есть, вон за тем углом. «Белый карлик» называется. Жду тебя там завтра. В пять!

— Но...

— Никаких «но»!

Не сказав «до свидания», он развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел по своим делам. В спину Меркулову полетел озорной детский снежок. Он мягко врезался в его куртку с желтой трафаретной аббревиатурой «ВКС» на спине и рассыпался в льдистую, радужно искрящуюся пыль.

Вообще-то я не хотел являться к Тане без звонка. А может быть, и хотел, но это желание лежало чересчур глубоко в моем подсознании.

Конечно, я знал: являться без звонка неприлично. И опасно! Можно увидеть то, что ты видеть совершенно не планируешь: застиранный халатик любимой, ее небритые подмышки или того хуже — недовольное лицо развалившегося перед визором соперника.