Рэй Брэдбери - Из праха восставшие

Эти парни и походили на своих дядюшек и тетушек, кузенов и кузин, и отличались от них, как один мухомор в лесу от любого другого.

Они были практически любого колера, который можно смешать из красок долгой бессонной ночью.

Один из них был молод, а другие могли припомнить времена, когда сфинкс не окунал еще свои грузные каменные лапы в песчаные волны.

И всех их единила страстная, пусть и не совсем бескорыстная любовь к некоторому конкретному члену Семьи.

К Сеси.

Сеси. Именно она была причиной, главной (и в общем-то единственной) причиной их задержки. Потому что Сеси полнилась возможностями и обещаниями, как созревший гранат — зернами. В ней были все ощущения всех живых существ, больших и крошечных, близких и далеких. Она была всеми театрами и кинотеатрами, всеми музеями и картинными галереями, современными и прошлыми.

Попроси ее выдернуть у тебя душу, как невыносимо болящий зуб, и зашвырнуть ее в облака, чтобы остыла и успокоилась, и вот душа твоя уже выдернута и парит в холодном туманном просторе.

Попроси ее внедрить вышеупомянутую душу в плотную, упрямую плоть дерева, и наутро ты проснешься и будешь слушать пение птиц, слетевшихся на твою зеленую голову.

Попроси ее, чтобы стать тебе чистым весенним дождем, и вот ты уже льешься на все и всех без разбору.

Попроси, чтобы стать луной; мгновенье — и ты видишь сквозь безразмерную космическую пустоту, как твой бледный свет красит спящие города цветом надгробий и бесприютных призраков.

Сеси. Та, что может извлечь твою душу и весь сгусток твоего сознания и пересадить в любое животное, или растение, или камень, что уж закажешь.

Мало удивительного, что кузены не спешили покидать Дом — или, для полной точности, свой сарай.

И вот однажды, как только закатилось солнце, а до памятного пожара оставались какие-то часы, они всей компанией поднялись на чердак, чтобы потревожить ее нубийские пески ветром своего дыхания.

— Ну так что, — улыбнулась во сне Сеси, — чего вам сегодня хочется?

— Я... — сказал Питер.

— А может... — сказали Вильям и Филип.

— Не могла бы ты... — сказал Джек.

— Устроить вам экскурсию в местный сумасшедший дом, в свихнутые мозги тамошних постояльцев? — догадалась Сеси.

— Да!

— Заметано! — сказала Сеси. — Бегите в сарай, ложитесь на свои койки. Приготовьтесь, улыбнитесь, сейчас вылетит птичка!

Как пробки из бутылок, вылетели их души. Как птицы, они помчались. Как сверкающие иглы, вонзились в головы четырех старожилов психушки.

— Ах! — блаженно вздохнули кузены.

А пока они там ахали и охали, сарай загорелся.

В последовавшей неразберихе, во всех этих криках, поисках ведер и беготне за водой, никто и не вспомнил про обитателей сарая, никто не подумал, какой номер могут выкинуть экстравагантные кузены и мирно спящая Сеси.

К несчастью, она так глубоко погрузилась в бурное, переменчивое море своих снов, что не почувствовала ни жара, ни даже того жуткого момента, когда провалилась крыша сарая и вспыхнули четыре человекоподобных факела. Затем земля и небо содрогнулись от громового удара, развеявшего материальные оболочки несчастных погорельцев на все четыре стороны, а Сеси проснулась с криком таким отчаянным, что их души стремглав бросились домой. На момент взрыва кузены все еще бродили по палатам сумасшедшего дома, залезая то в один, то в другой череп, восхищенно глазея на искрящиеся вихри, раскрашенные во все цвета безумия, на мрачные радуги кошмара.

Не в силах поверить, что случилось несчастье, Сеси вскочила на ноги и выглянула в чердачное окошко.

— В чем дело? — крикнул Джек из ее разинутого рта.

— Откуда столько дыма? — спросил Филип шевеля ее губами.

— Господи, — простонал Вильям, глядя из ее глаз.

— Сарай сгорел, — сказал Питер. — Мы пропали.

Все глаза Семьи, сильно смахивавшей сейчас на труппу бродячего минстрел-шоу [6], недоуменно вскинулись.

— Сеси? — простонала мать. — С тобой там кто-нибудь есть?

— Я, Питер! — крикнул Питер.

— Филип!

— Вильям!

— Джек!

Семья потрясенно слушала эту перекличку. И молчала. А затем голос одного из кузенов тревожно спросил:

— Вы спасли хотя бы одно тело?

Невыносимая тяжесть этого вопроса вогнала семью по колено в землю.

— Но... — Сеси осторожно потрогала свой подбородок, свой рот, свою голову, внутри которой толкались и ссорились четыре живых призрака. — Но мне-то что с ними делать? — Ее глаза тоскливо блуждали по черным, закинутым вверх лицам. — Так же нельзя, чтобы они навсегда оставались в моей голове!

То, что она кричала дальше, а также то, что балаболили кузены, отталкивая друг друга от ее языка, и то, что говорили члены Семьи, забегавшие по двору как ошпаренные, потерялось в треске и грохоте рухнувшего сарая.

Капризный октябрьский ветер то задувал в окно чердака, то наваливался на стены, кружил и разносил по округе быстро стынувший пепел.

— Мне кажется, — сказал отец.

— Не кажется, а так и есть, — сказала Сеси, не открывая глаз.

— Этих кузенов, — продолжил отец, — нужно куда-нибудь пристроить. Найти им какое-нибудь временное прибежище до той поры, когда мы что-нибудь сообразим насчет новых тел.

— И лучше бы побыстрей, — сказали изо рта Сеси четыре голоса, низкий, высокий и два посередке.

— В нашей семье должен быть хоть кто-нибудь с небольшим свободным помещением, ну скажем, на задах мозжечка, — сказал в темноту отец. — Добровольцы, вперед!

Серия глубоких вздохов. Тишина. И тут...

— Я выдвигаю кандидатуру достойнейшего из достойных, старейшего из старейших и прошу вас ее поддержать, — прошелестела Тысячу-Раз-Пра-Прабабушка.

Все головы дружно повернулись к дальнему, затянутому паутиной углу, где стоял, привалившись к стене, их древний Нильский Прадедушка, очень похожий на сухой, осыпавшийся сноп четырехтысячелетней пшеницы.

— Нет! — сухо прохрипел Пра-Пра-Пращур.

— Да! — Прабабушка снова прикрыла глаза и скрестила хрупкие, как тростинки, руки на стянутой пеленальным полотном груди. — Ты не можешь пожаловаться на нехватку времени.

— И еще раз нет! — прохрипел замогильный сноп.

— Это, — строго прошелестела Прабабушка, — наша Семья, прекрасная в своей необычности. Мы бродим по ночам, летаем вместе с ветрами и странствуем с грозами, мы творим чудеса, живем тысячелетиями — или даже вечно, кто как. В общем и целом, мы — Семья, на которую можно опереться, к которой можно обратиться за поддержкой в те минуты, когда...

— Нет, нет и нет!

Молчи. — Левый глаз, огромный, как Звезда Индии, распахнулся, яростно вспыхнул, потускнел и угас — Начнем с того, что это просто неприлично, когда четверо не слишком воспитанных молодых людей буянят в голове юной девушки. А вот ты, ты мог бы научить их очень многому. Ты стал зрелым мужчиной за много веков до того, как Наполеон прогулялся туда-обратно по России, или Бен Франклин умер от оспы. Этим молодым людям было бы очень полезно пожить какое-то время в твоем черепе, поучились бы хоть хорошим манерам. Ты же не станешь этого отрицать?