Рэй Брэдбери - Из праха восставшие

— Да, — сказал кошмарный пассажир. — Вы англичанка, а англичане верят.

— Правильно. Верим лучше американцев, которые всегда в чем-нибудь сомневаются. Французы? Прожженные циники. Англичане лучше всех. Едва ли не каждый лондонский особняк имеет свою «туманную леди», рыдающую на лужайке в предрассветные часы.

В дверь, распахнувшуюся при резком толчке поезда, хлынул из коридора мутный поток бессвязной болтовни, злобных пересудов и бесстыдного, явно кощунственного смеха; оживший было пассажир мгновенно сник, его глаза начали закатываться.

Мисс Холлидей вскочила на ноги и почти с ненавистью захлопнула дверь.

— Так давайте все-таки разберемся, кто вы такой, — сказала она, обратив на легко ранимого компаньона глаза, умудренные сотнями экстренных ночных вызовов.

И тут жуткий пассажир увидел в ее лице лицо ребенка, встреченного, а может и не встреченного им много лет назад, увидел и начал рассказ о своей жизни:

— Последние двести лет я «жил» в одном из пригородов Вены. Чтобы выстоять под натиском атеистов, равно как и людей истово верующих, я скрывался в пыльных катакомбах библиотеки, поддерживая свою жизнь скудным рационом из древних мифов да кладбищенских историй, и лишь изредка, ночами, позволяя себе попировать паническим ужасом заходящихся воем собак, бешено храпящих лошадей и без оглядки удирающих кошек... и сметенными с могильных плит крошками. По мере того как замки обращались в руины либо их владельцы сдавали свои зачарованные сады женским клубам да гостиничным предпринимателям, мои соотечественники по незримому миру все редели в числе. Лишившись пристанища, мы, призрачные скитальцы, все глубже погружались в трясину сомнений, неверия, насмешек и откровенного издевательства. Людей становилось все больше, веры — все меньше, выдержать это было почти невозможно, и все мои призрачные друзья бежали. Я не знаю — куда. Я остался один, и теперь я пытаюсь пересечь на этом поезде Европу, добраться до какого-нибудь надежного, дождем и туманом пронизанного замка, места, где люди не разучились еще бояться шорохов и стука, сажи, дыма и неприкаянных душ. Я стремлюсь в Англию, в Шотландию!

Его голос смолк, и в купе повисла тишина.

— А как ваше имя? — спросила наконец мисс Холлидей.

— У меня нет имени, — прошептал изгнанник. — Тысячи туманов навещали наш семейный участок, тысячи дождей пропитали мою могилу. Солнце и вода начисто стерли следы резца с моего надгробия. Мое имя исчезло вместе с цветами, травой и мраморным прахом. Но зачем... — Он открыл глаза. — Зачем вам это? Почему вы мне помогаете ?

— Для интереса, — сказала она без мгновения задержки и сама же улыбнулась, услышав этот, единственно верный ответ.

— Интерес?!

— Многие годы я вела пыльную жизнь опилками набитой совы. Я не была монахиней, но так никогда и не вышла замуж. На моих плечах лежал уход за больной матерью и полуслепым отцом, а все остальное мое время было заполнено больничными палатами, умирающими людьми, криками по ночам и далеко не самыми приятными запахами. Так что я и сама нечто вроде привидения, вы согласны? А теперь, сегодня, в возрасте шестидесяти шести лет, я нашла наконец пациента. Небывалого, ни на кого, ни на что не похожего! Господи, да о такой задаче можно только мечтать! Я проведу вас сквозь строй поездных пассажиров, сквозь парижские толпы, затем поездка к морю, мы сойдем с поезда, сядем на паром! Все это будет предельно...

— Интересно! — закончил пассажир; его сотрясали приступы неудержимого хохота. — Да уж, мы публика интересная. Вот уж с чем не поспоришь, с тем не поспоришь.

Затем закрыл глаза и прошептал:

— Париж? Ну да, конечно.

Поезд стонал. Ночь постепенно близилась к концу.

И они прибыли в Париж.

И как только они прибыли, мимо чуть приоткрытой двери их купе пробежал маленький, не старше шести лет, мальчик. Только он не совсем пробежал, а остановился и окаменел. Он стоял и таращился на жуткого пассажира, а жуткий пассажир отвечал ему взглядом, похожим на антарктические льды. Мальчик заорал и убежал, а старая сестра милосердия распахнула дверь до конца и выглянула наружу.

В дальнем конце коридора мальчик стоял перед своим отцом и что-то возбужденно тараторил.

— Что тут происходит? — возопил отец, устремляясь вдоль коридора. — Кто напугал моего?..

Стоя теперь перед дверью купе в тормозившем Восточном экспрессе, он узрел мертвенно бледного пассажира, притормозил свой язык и вяло закончил:

— ...моего сына.

Пассажир молча устремил на него взгляд спокойных, серых, как вечерний туман, глаз.

— Я... — Француз судорожно вдохнул и отпрянул. — Простите. Я прошу вас принять мои искреннейшие извинения.

Добежав до своего купе, он сходу напустился на сына:

— С тобой всегда какие-нибудь неприятности! И не торчи здесь, не путайся у людей под ногами.

Их дверь захлопнулась.

— Париж! — прошелестело по поезду.

— Молчите и поспешайте, — сказала Минерва Холлидей своему престарелому другу, выводя его на платформу, бурлившую сорванными нервами и перепутанными чемоданами.

— Я сейчас растаю! — простонал этот друг.

— Только не там, куда я вас веду!

Она показала ему корзинку для пикников и затолкала его в чудесным образом явившееся свободное такси. Они доехали до кладбища Пер-Лашез и вышли под грозовое небо. Тяжелые ворота закрывались и почти уже захлопнулись. Мисс Холлидей отчаянно замахала пригоршней франков. Ворота замерли.

Слегка ошарашенные, но умиротворенные, они брели наугад среди тысяч и тысяч надгробных памятников. Здесь было так много хладного мрамора, так много ушедших душ, что старая медсестра ощутила легкое головокружение, странную боль в левом запястье и дуновение холода на левой щеке. Она потрясла головой, наотрез отказываясь поддаваться каким бы то ни было недугам. И они пошли дальше.

— Так где мы устроим пикник? — спросил он.

— Где угодно, — сказала она. — Только поосторожнее, ведь это французское кладбище! Плотно набитое неверием. Легионы самовлюбленных типов, которые сегодня сжигали людей за их убеждения — только для того, чтобы завтра быть сожженными за свои! Смотрите! Выбирайте!

Они пошли дальше.

— Вот этот, первый камень, — указал пассажир. — Под ним: ничего. Полная смерть, ни дуновения вечности. Второй камень: женщина, втайне веровавшая, потому что она любила своего мужа и надеялась встретиться с ним в мире ином. Здесь негромкое бормотание духа, проблески надежды, одним словом — получше. А теперь этот, третий камень: писатель, снабжавший французские журналы жуткими историями. И он любил свои ночи, туманы, замшелые замки. У этого камня правильная температура, как у правильно поданного к столу вина. На нем мы и посидим, дорогая леди, пока вы открываете и наливаете себе шампанское, посидим, пока не придет время возвращаться на поезд.