Мэрион Брэдли - Верховная королева (Туманы Авалона - 2)

"Игрейна умерла, мать моя умерла, а я не в силах вернуться на Авалон, никогда больше в границах этого мира..." И Моргейна заплакала от отчаяния, уткнувшись в плащ, чтобы грубая ткань заглушала рыдания.

В рассветных сумерках голос Кевина зазвучал мягко и глухо.

- Моргейна, ты плачешь о матери?

- О матери, и о Вивиане, а больше всего, наверное, о себе самой. Моргейна сама не знала, в самом ли деле произнесла эти слова вслух. Кевин обнял ее за плечи, и она уткнулась лицом ему в грудь и рыдала, рыдала, рыдала, пока не иссякли последние слезы.

- Ты сказала правду, Моргейна - ты от меня не шарахаешься, - промолвил Кевин после долгой паузы, по-прежнему поглаживая ее волосы.

- Как можно, - отозвалась она, прижимаясь к нему теснее, - если ты так добр?

- Не все женщины так думают, - возразил он. - Даже когда я приходил к кострам Белтайна, я слышал - ибо некоторые считают, что ежели ноги мои и руки изувечены, так, стало быть, я и слеп, и глух в придачу, - слышал я, и не раз, как девы Богини, не кто-нибудь, шепотом просят жрицу поставить их подальше от меня, чтобы взгляд мой ни в коем случае не упал на них, когда настанет время уходить от костров по двое... Моргейна резко села, задохнувшись от возмущения.

- На месте этой жрицы я прогнала бы девчонку от костров, раз негодница дерзнула оспаривать право бога явиться к ней в каком угодно обличье... а ты что сделал, Кевин?

Арфист пожал плечами:

- Чем прерывать обряд или ставить деву перед подобным выбором, я просто ушел, так тихо, что никто и не заметил. Даже Богу не под силу изменить то, что во мне видят и что обо мне думают. Еще до того, как обеты друидов запретили мне сближаться с женщинами, что торгуют своим телом за золото, ни одна шлюха не соглашалась отдаться мне за деньги. Возможно, мне следовало бы стать христианским священником; христиане, я слышал, учат святых отцов секретам обходиться без женщин. Или, наверное, мне следовало пожалеть, что грабители-саксы, переломав мне руки и все тело, заодно и не оскопили меня, чтобы мне стало все равно. Извини... мне не следовало об этом заговаривать. Я просто гадаю, не согласилась ли ты прилечь рядом со мною только потому, что в твоих глазах это изломанное тело принадлежит никак не мужчине и ты не считаешь меня таковым...

Моргейна слушала его и ужасалась горечи, заключенной в его словах: сколь глубоко оскорблено его мужское достоинство! Она-то знала, как чутки его пальцы, как восприимчива душа музыканта! Неужто даже перед лицом Богини, женщины в состоянии разглядеть лишь изувеченное тело? Моргейна вспомнила, как бросилась в объятия Ланселета; рана, нанесенная ее гордости, кровоточит до сих пор и вовеки не исцелится.

Сознательно и неторопливо она склонилась над Кевином, припала к его губам, завладела его рукою и осыпала поцелуями шрамы.

- Не сомневайся, для меня ты мужчина, и Богиня подсказала мне вот что... - Моргейна вновь легла - и повернулась к нему.

Кевин настороженно глядел на нее в яснеющем свете дня. На мгновение в лице его отразилось нечто такое, что Моргейна ощутимо вздрогнула - или он полагает, ею движет жалость? Нет же; она лишь воспринимает его страдания как свои, а это же совсем другое дело. Она посмотрела ему прямо в глаза... да, если бы лицо его не осунулось так от ожесточения и обиды, не было искажено мукой, он мог бы показаться красавцем: правильные черты лица, темные, ласковые глаза... Судьба изувечила его тело, но дух не сломила; трус ни за что не выдержал бы испытаний друидов.

"Под покрывалом Богини, как любая женщина мне - сестра, дочь и мать, так и каждый мужчина должен быть мне отцом, возлюбленным и сыном... Отец мой погиб, я его и не помню толком, а сына своего я не видела с тех пор, как его отлучили от груди... но этому мужчине вручу я то, что велит Богиня..." Моргейна вновь поцеловала одну из покрытых шрамами рук и вложила ее себе под платье, на грудь.

Кевин был совсем неопытен - что показалось ей странным для мужчины его лет. "Но откуда бы ему набраться хоть каких-нибудь познаний - в его-то положении?" А вслед за этой пришла иная мысль: "А ведь я впервые делаю это по своей доброй воле, и дар мой принимается так же свободно и просто, как был он предложен". И в этот миг что-то исцелилось в ее душе. Странно, что так оно вышло с мужчиной, которого она почти не знает и к которому испытывает лишь приязнь. Даже при всей своей неопытности Кевин был с ней великодушен и ласков, и в груди ее в сколыхнулась волна неодолимой, невысказанной нежности.

- До чего странно, - проговорил он наконец тихо и мечтательно. - Я знал, что ты мудра, что ты жрица, но отчего-то мне и в голову не приходило, что ты красива.

- Красива? Я? - жестко рассмеялась она. И все же Моргейна испытывала глубокую признательность за то, что в этот миг показалась ему красавицей.

- Моргейна, расскажи мне - где ты была? Я бы и спрашивать не стал, да только вижу: то, что произошло, лежит у тебя на сердце тяжким бременем.

- Я сама не знаю, - выпалила она. А ведь ей и в голову не приходило, что она сможет поделиться этим с Кевином. - Возможно, что и за пределами мира... я пыталась попасть на Авалон... и не могла пробиться; думаю, путь для меня закрыт. Дважды побывала я там... словом, где-то. В иной стране, стране снов и чар... стране, где время застыло в неподвижности и просто не существует, и ничего там нет, кроме музыки... - Моргейна смущенно умолкла; чего доброго, арфист сочтет ее сумасшедшей.

Кевин ласково провел пальцем вдоль ее века. Было холодно, а покрывала они сбросили; друид вновь заботливо укутал ее плащом.

- Некогда и я побывал там, и слышал их музыку... - промолвил он отрешенно и задумчиво. - В том месте я вовсе не был калекой, и женщины их надо мною не насмехались... Может статься, однажды, когда избавлюсь я от страха безумия, я вернусь туда... Они показали мне тайные тропы и сказали, что я могу приходить, когда хочу... все благодаря моей музыке... - И вновь тихий голос его прервался, и наступило долгое молчание.

Моргейна задрожала всем телом и отвела взгляд.

- Надо бы нам вставать. Если наша бедная лошадка не превратилась за ночь в глыбу льда, сегодня мы доберемся-таки до Камелота.

- А если мы явимся вместе, - негромко отозвался Кевин, - там наверняка решат, что ты приехала со мной с Авалона. Не их это дело, где ты жила... ты - жрица, и над совестью твоей не властен никто из живущих, ни даже их епископы или сам Талиесин.

Молодая женщина пожалела, что нет у нее пристойного платья; судьба ей явиться к Артурову двору в одежде бродячей нищенки. Ну да ладно, ничего тут не попишешь. Под неотрывным взглядом Кевина она привела в порядок волосы, затем, словно между делом, подала ему руку и помогла встать. Но во взгляде его вновь отразились настороженность и горечь; и от внимания молодой женщины это не укрылось. Кевин окружил себя сотней частоколов молчания и гнева. Однако же, когда они с Моргейной выбирались наружу, он коснулся ее руки.