Дэн Симмонс - Олимп

– Куколка, что и говорить. И сохранилась отменно: узнаю работу Афины. После стольких дней – ни единого пятна. Смотри-ка, даже румянец на щёчках. Ты не против, если я загляну под эту тряпку: хотелось бы грудь оценить…

– Только тронь её или саван, – промолвил Ахилл, – и я тебя прикончу.

Гефест примирительно воздел руки.

– Да ладно, ладно, я же из чистого любопытства… И хлопнул в ладоши.

– Сначала – еда. Потом обсудим, как нам оживить твою милую.

Золотые прислужницы молча повиновались; вскоре на круглом столе, окружённом пухлыми ложами, появились большие кубки с вином и блюда с горячими яствами. Быстроногий ахеец и волосатый Гефест с охотой набросились на угощение, надолго забыв о разговорах. Разве что в очередной раз требовали добавки или же просили друг у друга передать через стол общую чашу.

Первым делом, для возбуждения аппетита, подали дымящуюся жареную печень, завёрнутую в кишки молодого барашка, – излюбленную закуску Пелида. Следом – запечённого целиком поросёнка с начинкой из маленьких птичек, изюма, каштанов, яичных желтков и мяса с пряностями. Затем на столе возникла свинина, тушенная в кипящем яблочно-грушевом соусе. А служанки-машины продолжали вносить изысканные кушанья, такие как жареную матку самки кабана и маслины с давленым нутом. Венцом обеда стала гигантская рыба, запечённая до хрустящей коричневой корочки.

– Поймана в сеть в озере самого Зевса, на вершине Олимпа, – похвастался бог огня с набитым ртом.

В перерывах между блюдами едоки лакомились россыпью плодов, орехов и засахаренными фруктами. Искусственные девушки ставили чаши со смоквами, горы миндаля на подносах, сочные финики, тяжёлые плитки вкуснейшего медового пирога (Ахиллесу лишь единожды доводилось попробовать нечто подобное – в гостях, в Афинах). Последним был излюбленный десерт Агамемнона, Приама и прочих царей над царями – сладкая ватрушка.

После пира золотые прислужницы начисто вытерли стол и полы, спеша подать новые бочонки с вином – по меньшей мере десяти сортов – и двуручные кубки. Желая оказать гостю честь, Гефест лично смешивал напитки с родниковой водой и протягивал огромные чаши.

Бог-карлик и богоподобный человек пили около двух часов, и ни один из них не впал в состояние, которое на языке Ахилла именовалось пароинией – «помешательством на почве опьянения».

Мужчины по большей части хранили молчание, а золотые обнажённые прислужницы их развлекали: выстраивались в линию и чувственно танцевали вокруг стола – искушённый эстет вроде Одиссея наверняка употребил бы здесь слово комос.

Настало время поочерёдно воспользоваться уборной пещеры. Когда новоявленные товарищи опять налегли на вино, сын Пелея сказал:

– Ну как, уже ночь? Не пора перенести меня в чертоги Целителя?

– А с чего ты взял, сынок мокрогрудой Фетиды, что лазарет на Олимпе вернёт эту смазливую сучку к жизни? Баки с червями предназначены для воскрешения бессмертных, а не кратковечной потаскушки, будь она хоть трижды раскрасавицей.

Ахиллес до того увлёкся выпивкой, что пропустил оскорбление мимо ушей.

– Афина сама обещала… Не соврала же она.

– Светлоокая только и делает, что врёт напропалую, – хмыкнул Гефест, подняв огромный двуручный кубок и сделав несколько щедрых глотков. – Несколько дней назад, помнится, ты слонялся у подошвы Олимпа, швырял камнями в непробиваемую эгиду Зевеса и с воем вызывал Афину на смертный бой, мечтая пронзить её аппетитную сиську острым копьём, как ты обошёлся с этой амазонкой. Что изменилось, о благородный мужеубийца?

Быстроногий нахмурился.

– В истории нашей троянской осады было много… сложного. Тебе не понять, калека.

– За это надо выпить, – рассмеялся покровитель огня и снова взялся за ручки сияющего кубка.

И вот хозяин с гостем собрались в путь. Ахиллес облачился в доспехи, подпоясался наточенным на шлифовальном камне Гефеста мечом, поднял начищенный до блеска щит и направился было к Пентесилее, когда хромоногий бог произнёс:

– А вот её лучше оставить.

– Ещё чего, – возмутился Пелид. – Оставить! Ради кого же я всё это затеял?

– Мы же не знаем, сколько и какая там выставлена охрана, – пояснил олимпийский кузнец. – А вдруг придётся сражаться с целой фалангой? Амазонка на плече станет лишней обузой. Или ты хочешь использовать её прекрасное тело как щит?

Мужеубийца задумался.

– Здесь ей ничто не повредит, – прибавил Гефест. – Раньше у нас водились тараканы, крысы, летучие мыши, но я очистил от них пещеру: создал механических кошек, соколов и богомолов.

– Да, но…

– Если на горизонте будет чисто, мы за три секунды квитнёмся обратно и захватим труп. А покуда за ней присмотрят мои золотые девочки.

Мастер щёлкнул мясистыми пальцами. Металлические прислужницы тут же встали на страже у тела Пентесилеи.

– Теперь готов?

– Да.

Ахилл вцепился в покрытое частыми шрамами предплечье бога, и оба мгновенно пропали.

В чертогах Целителя всё было тихо. Ни одного бессмертного стражника. Мало того, к изумлению самого Гефеста, пустовали даже многочисленные стеклянные цилиндры. Этой ночью бессмертные здесь не лечились и не восстанавливались. На всём огромном пространстве, освещённом лишь тусклыми жаровнями да лиловым мерцанием из булькающих баков, не оказалось ни души, не считая хромого Гефеста и быстроногого мужеубийцы, который шагал, прикрываясь щитом.

И вот из полумрака неожиданно явился Целитель.

Сын Пелея вскинул свой щит ещё выше.

Когда светлоокая богиня говорила ему: «Прикончи Целителя – огромную, похожую на сороконожку тварь, безглазую и со множеством рук. Разрушь без остатка всё, что найдётся в том зале», – Ахиллес не принял сравнения с безобразным насекомым всерьёз, приняв его за обыкновенную брань.

Существо и впрямь напоминало сороконожку, только тридцати футов ростом; многочленное тело мерно раскачивалось, не спуская с незваных гостей чёрных глаз, опоясавших его верхний сегмент. Среди несметных усиков-щупалец и составных конечностей примерно с полдюжины веретенообразных рук шевелили паучьими пальцами. На длинных ремнях и полосах чёрной кожи, обвивших подвижный торс, висели самые разные инструменты.

– Эй, Целитель, – позвал Гефест, – а где все?

Гигантская сороконожка покачалась из стороны в сторону и, помахав руками, вдруг разразилась неразборчивым треском, донёсшимся сразу из нескольких невидимых глазу ртов.

– Ясно тебе? – спросил хромоногий у своего товарища.

– Что ясно? Я слышал шум, как будто ребёнок воткнул пустые ножны между спицами колесницы.

– Да нет же, он изъясняется на отличном греческом языке, – возразил кузнец. – Просто слишком быстро. Будь повнимательней, вот и всё. – Тут он опять обратился к Целителю: – Уважаемый, мой смертный друг не разобрал твоих слов. Не мог бы ты повторить?