Федор Чешко - Архангелы и Ко

Та-а-ак… Проводись чемпионаты по скоростным доносам, обитатели Нового Эдема были бы вне конкуренции…

— Мы с невестой и ее уважаемым батюшкой разучивали благодарственный хорал, — сказал Молчанов, продолжая по-чинаревски хлопать ресницами.

— Вот как? Похвально… — Господин попечитель с сомнением пожевал губами. — Надеюсь, вы не подведете приютившее вас богобоязненное уважаемое семейство… приютившее вас и поручившееся за вас. Не так ли?

Матвей хотел было заверить, что, конечно же, «так ли», но его собеседник в заверениях не нуждался.

— Надеюсь также, — продолжал означенный собеседник, — что вы не забыли о судьбе вашей коллеги и предшественницы, девицы весьма легкого… м-м-м… образа мыслей. Вы ведь собираетесь за пределы Златограда? Так вот, рекомендую соблюдать осторожность.

Господин попечитель отвлекся, чтоб поздороваться с очередным прохожим (точней, пробегающим) и рассказать ему об унесенной шляпе и о деле, которое важнее удобств. Матвей решил было воспользоваться случаем, откланяться и сбежать, но затея не удалась.

— Кстати, о делах. — Голос господина попечителя этаким хамелеоньим языком догнал и пришлепнул качнувшегося уже прочь Матвея. — Вы, кажется, преподаете детям какие-то ни с кем не согласованные новации? Или мне неточно доложили?

«Не доложили, а насверчали», — подумал псевдо-Чинарев. Вслух же он довольно воинственно напомнил, что с самого начала соглашался вести один только курс программирования и комп-техники, а преподавание истории и культуры прародственных социумов директор колледжа навязал ему чуть ли не в приказном…

Господин попечитель, впрочем, в его оправданиях нуждался не больше, нежели давеча в заверениях. Господин попечитель, оказывается, пока нуждался только во вникновении в суть примененных новаций. И наставник новоэдемского юношества Степан Чинарев, вновь заморгав, принялся объяснять: он открыл, что древний киевский князь Владимир никак не мог крестить Русь, поскольку был на самом деле евреем… то есть иудеем. Просто невероятно, как долго этот факт ускользал от специалистов-профессионалов. Дело, наверное, в том, что специалисты приучены копать вглубь, а тут все лежит на поверхности. Вот хоть былина «Данила Ловчанин», приведенная в хрестоматии как пример древнеславянского литературного творчества, — в ней князь Владимир называет каждого подчиненного-славянина гоем («ах ты гой еси, Данилушка Денисьевич» и т.п.).

Выслушав, господин попечитель минутку-другую поразмыслил и, наконец, изрек:

— Что ж, в целом одобряю. Думаю, после ознакомления с вашими выводами методический совет вообще исключит это произведение из программы. А также и в целом сведения об этом князе… Как вы сказали — Владимире?.. Да, исключит ввиду несоответствия профилю курса. Тем не менее советую вам впредь воздержаться от излишней самостоятельности. Желаю удачи в изучении катаклизма. Удачи и осмотрительности, слышите?

Засим господа учитель и попечитель раскланялись и разошлись.

В общем-то, Матвею повезло: беседа со старым сморчком впервые ни на иоту не испортила ему настроения. Ведь невозможно же хоть сколько-нибудь испортить то, что и так уже безнадежно испорчено!

Ах, Новый Эдем… Новый Эдем…

Как радовался экипаж сухогруза, узнав пункт назначения того чертова рейса! Еще бы — впереди планета красивых легенд, райские кущи, населенные ста пятьюдесятью тысячами избранных. Единственный город в стиле первопоселений этих… как их… голландских конквистадоров с Дикого Запада, а вокруг — неизведанный девственный мир. Мир привольных лугов и заповедных пущ; мир вековечных деревьев-гигантов, километровые корни которых выкачивают воду из немыслимых глубинных недр, наделяют ее волшебными свойствами, а потом щедро отдают животворящую влагу кристально-прозрачным озерам…

Да что там живая вода!

А златокедр? Одно только это мельком оброненное словцо откликается чувственным трепетом, сладострастной мукой необоримого вожделения в сердцах всех модниц и модников, независимо от того, какому богу привыкли они поклоняться — ретробрегету фирмы Нью-Фаберже в корпусе из байсанского вынутого алмаза или сверкающему хромопластом ревущему моноциклу с запретным бензодвижком. Волшебная древесина, которая умеет учиться, которую бесполезно красть, потому что признает она лишь хозяина. Только взятая с неубитого дерева, только обработанная вручную и, как утверждают новоэдемские мастера, с чистыми, честными помыслами, приобретает она свои недоступные яйцеголовому пониманию свойства. А из-под киберрезца выходят заурядные мертвые деревяшки.

Да мало ли о каких еще чудесах повествуется в ярких буклетах, по-древнему отпечатанных на пэйпарлоне и прямо-таки ломящихся от ярких картинок. На картинках этих могучие бородатые лесорубы с гигантскими топорами на широченных плечах размашисто шагают прекрасными златолиственными рощами; усыпанные стружками благообразные старцы в кожаных фартуках и с перехваченными кожаными же лентами седыми кудрями придирчиво рассматривают шедевры столярного искусства; а прекрасные, нетронутые молекулярной косметикой жены, дочки и внучки подают мужьям, отцам и дедам несинтетическую обильную снедь…

Глядя на все это, оставалось лишь диву даваться: отчего же население столь райского мира так малочисленно и умножается лишь естественной прибылью? Отчего Новый Эдем по сию пору не захлёстнут волной переселенцев — легальных, а тем более нелегальных? И четырех месяцев райской жизни не потребовалось Матвею, чтобы это понять.

Зрелище, подаренное Молчанову… пардон, Степану Чинареву обзорным дисплеем заходящего на посадку лифт-модуля, ни в какое сравнение не шло с буклетными пейзажиками. Верней, это пейзажики не шли в сравненье с реальностью. Багряная парча и золотой бархат лесов, чистые зеркала озер в буровато-желтой оправе степи… Островок черепичных крыш, тонущих в золоте же… Уютный, но невостребованно пустынный космопорт всего-то на десяток старт-финиш площадок… Только две из них были заняты лифт-модулями транзитных лайнеров, да еще одна, отдаленная, приютила расписанную багрянцем и все тем же вездесущим золотом кросстаровскую пассажирскую шхуну (всю местную космоэскадру)…

Целомудренная, не изнасилованная прогрессом планета в ореоле романтической старины и бесценных сокровищ… Разве мало, чтоб покорить сердце отставного авантюриста — особенно когда у авантюриста душа поэта… душа, которой едва минуло двадцать пять…

И первым же человеком, встреченным в этом мире, была ОНА.

Виолентина.

Имя, подернутое очарованием медлительно-прекрасной музыки древних.

Она была так мила, так очаровательно застенчива; к ней так шло обливающее от горла до щиколоток закрытое пуританское платье («пуританское» — господи, псевдо-Чинарев тогда и слов-то таких не знал). Она была так похожа и так упоительно непохожа на… нет, вот об этом лучше не надо.