Федор Чешко - Архангелы и Ко

Но…

Но.

Ежели какой из каракальских отсеков и был оборудован ванной, то это разве что оставшаяся где-то на орбите пресловутая «груша на кишке». И теперь единственная доступная к окунанию емкость с водой была там, за бортом. Но эта доступная емкость как-то не привлекала. Забортная вода казалась (по крайней мере в виде наэкранного изображения) мутной и неприятной, а самое главное, в ней уже наслаждались жизнью (и не только жизнью, и не только собственной) всякие другие — от полудюймового кашалота до остальных-прочих: более крупных, но вряд ли менее разнообразно зубастых. Все они успели нырнуть туда первыми и наверняка, сволочи, считают, что им и самим тесно.

Кажется, немец Кадыр-оглы опять спросил, приходит ли в Матвееву голову что-нибудь на тему «не нарваться — отбрыкаться». Матвей вздохнул и сказал безразличным голосом:

— Ну, приходит. Можно, к примеру, на ихнюю артиллерию ответить нашенской бухгалтерией… Да только мои идеи — так, дрянцо дряненькое. Это ж ты у нас весь из себя догадливый-знающий… Про все и про всех… Вот ты и думай. А я…

Нет, Клаус не слушал.

Клаус буравил взглядом экран.

На экране бесновалась грязно-бурая пена. Потом она стекла к нижней экранной кромке, и стали видны близкое клочковатое небо цвета загнивающей раны и плоский берег, покрытый какою-то губчатой дрянью — синюшной, пупырчатой, даже на вид гадко склизкой и мерзко вонючей.

А еще стали видны серые песчаные всхолмья, длинной грядой охватившие подлизанный пенной буростью берег; и на ближнем холме, на самой его макушке…

— А вот и кавалерия, — сипло выдохнул Клаус Кадыр-оглы.

— …Ну, короче, мы ждем его, ждем… Уже светать начинает; кроме нас в заведении уже никого, и уже вышибалы кучкуются, дискутируют, значит: самим пытаться вышвырнуть или все-таки бронелобых звать. Короче, смотрю, один чего-то себе в воротник зашептал — так и есть, думаю, зовут… Ну, я Опсу говорю: пошли, говорю, на кой орган нам эти неприятности на бритом месте! А Опс уже искрит, как дестр на перенакачке. Раз, говорит, Лог сказал ждать, значит, ждем! Ну, короче, ждем. И дожидаемся. Только не Логарифма, а бронелобых. Целых трое ввалилось, да каких! Ну, короче, ты ж «Скользкий Хвост» знаешь? Так вот, эти трое в тамошние ворота бочком протискивались. И пригибаясь. В силовых касках, в жилетах, с хальтерами, с дестрами… Ну, короче, как на Пинг-Конга пришли. Или на Раздрызга. Или Джимми-Робота брать, да еще и пьяного. Вначале, правда, все по-вежливому: господа, вы создаете неудобства для персонала, настойчиво рекомендую покинуть… И Опс тоже в ответ без этих своих выражений, короче, по-вежливому: с каких, спрашивает, таких поросячьих кончиков всякие неотмытые дерьмохваты обнаглели командовать, где и когда нам можно сидеть? Правда, один из бронелобых при ближнем рассмотрении оказался кобылой, так Опс от смущения обозвал ее ассистент-самкой альбийской девятиполой крысы — но тоже интеллигентно так обозвал, без обычных этих своих… Ну и, короче, представь: вот так мы сидим, вот так они стоят, причем тот, что возле меня, уже начинает отстегивать с пояса шокер, захватки… короче, все свое подразделение по контактам с общественностью. И тут ворота с грохотом настежь, и вваливается Логарифм. Рожа красная, губы до затылка, под глазом свежий стоп-сигнал разгорается, а под мышкой — кобылка. В медузу нанюханная, ржет, как дура, и уже почти голая — короче, в одной сандале, и ту на ходу снять норовит. Ну, и такая вся, знаешь, — кругом пятнадцать. И ей лет пятнадцать, и за с ней лет пятнадцать без права на досрочное…

Дикки Крэнг, казалось, вообще не замечал, что его сотрудничек чего-то там повествует. Казалось, будто Крэнг не замечает даже самого этого сотрудничка — даром что тот всей своей нелегонькой тушей жался вплотную к слушателю (столь же неблагодарному, сколь и единственному). Но стоило только Матвею шагнуть через комингс предшлюзового бокса, как Дикки-бой отпихнул вдохновенного повествователя и буркнул:

— Ну все, Фурункул, не саунди.

Выражение лица Крэнга и его недозакрывшийся рот свидетельствовали, что Дик собирается предъявить вошедшему какие-то претензии (очевидно, недавнее слезоточивое обнимание в коридоре и пропажа лучевки полностью излечили Дикки-боя от комплекса вины перед другом детства).

Матвей не стал дожидаться разглагольствований про бессовестных скотов, которые одной рукой обнимают, а другой в это же время шарят по дружеским карманам. Задерживаться возле входа Матвей тоже не стал — тем более что, вздумай он хоть на миг загородить своим телом люковый проем, это самое тело тут же впихнули бы внутрь, в предшлюзье.

Не сбавляя шагу, кстати сказать весьма целеустремленного и решительного, Матвей подошел прямехонько к Дику (тот аж рукой заслонился на всякий случай) и с ходу уткнул в Крэнгов живот рукоять Крэнговой же лучевки:

— Держи, раззява. И больше не роняй, где попало.

«Не роняй» было, конечно, наглой брехней, но Крэнг предпочел поверить.

Тем временем в бокс вперся обильно груженный всевозможным барахлом исполнительный механизм, похожий на «модерновый» столик, многоногий и многоугольный, а следом — нагруженный лишь самую чуточку поскуднее афгано-немец Кадыр-оглы.

— Все-таки мне не нравится, что мы все трое уходим, — сообщил афгано-немец, сбрасывая на пол свою кладь.

Матвей попробовал сообразить, уход которых трех из пяти присутствующих (включая исполнительно топчущийся у стены механизм) может смутить герра Клауса. В результате стремительных, но довольно-таки напряженных размышлений первой была безоговорочно отсеяна кандидатура механизма, второй — почти столь же безоговорочно — личность долболома по кличке Фурункул.

— Если мы все трое сковырнемся, остальным всем тоже футляр, — сказал Клаус.

— Если из нас сковырнется даже только один кто-нибудь, всеобщий футляр тоже будет.

Это Матвей так сказал. Вообще-то под «из нас» он подразумевал только себя и каракальского капитана, но объяснять это вслух счел излишним. Таким же излишним, как и втолковывать Клаусу, что по причине категорического недоверия не выпустит того без присмотра (кстати, бухгалтер Рашн не сомневался, что самого его Клаус тоже не выпустит без присмотра — по причине стопроцентно аналогичной).

А Дикки Крэнг буркнул:

— Если я сковырнусь (хоть в коллективе, хоть персонально), меня чей-то там футляр вряд ли будет очень уж волновать.

Крэнг был единственным, кому по некотором размышлении решили рассказать все как есть. Информацию Дикки-бой воспринял на удивление спокойно, сообщив, что, во-первых, он ожидал чего-то гораздо худшего, а во-вторых, Ма… этот… Бэд Рашн обязательно найдет какой-нибудь выход.