Федор Чешко - Архангелы и Ко

А если ничто истине не противоречит, отпадают последние сомнения на тему: «Почему же до этой самой истины так долго не могли докопаться?» Ведь если идти по логике…

…Идти по логике и при этом идти просто — в обычном бытовом понимании данного термина — оказалось трудновато. Отвлекшись от глядения под ноги, Матвей споткнулся о торчащий из синюхи острый обломок камня. В отчаянной попытке сохранить равновесие, Матвей исполнил редчайший по красоте и экспрессии хореографически-акробатический этюд, но только того и достиг, что не упал мордой вниз, а с маху сел на плодовое тело байсанской псевдотравы… и в тот же миг едва не оглох от собственного вопля. Потому что угодил посадочной опорой не в мягкую синюху, а точнехонько на тот самый клыкообразный булыжник, о который споткнулся.

Довольно изрядное время хакеропоэтобухгалтер, воя, крутился на одном месте — как крутился бы подлинно разумный местный индивид, вздумавший дотянуться носом до своего жалкого хвостика. Потом боль вроде пошла на убыль. А еще минуту-другую спустя Матвей начал подозревать, что, как ни вертись, оценить состояние ушибленной задницы визуальным методом не получится — человеческая анатомия скверно приспособлена для такой ответственной цели.

В конце концов путем ощупывания удалось выяснить, что ни ушибленное «левое полушарие», ни обтягивающий его комбинезон очень уж серьезного урона не претерпели. И все же означенное полушарие продолжало весьма болезненно реагировать на малейшее движение соответствующей ноги. Поэтому Молчанов решил с отправкою в дальнейший путь маленечко обождать.

Но «обжидать» Молчанов решил не праздно. По его расчетам, он находился уже достаточно далеко от поселка аборигенов и еще достаточно далеко от своих соэкспедиционников — достаточно, чтоб без особой оглядки принять кой-какие весьма трудоемкие меры предосторожности.

— Ты можешь наконец сесть? — сказал Клаус.

Матвей строптиво фыркнул, но все-таки сел. На самый краешек койки. Очень осторожно сел и очень неудобно: только правой половиною той самой части тела, которая, кажется, доискалась-таки на себя приключений.

Может, бухгалтер Рашн и проигнорировал бы эту Клаусову реплику так же, как и все предыдущие. Но… Слишком уж неприятный подтекст замаячил во вроде бы совершенно невинном вопросе. Да и таким ли уж невинным он был? И был ли он, черт его раздери, таким уж вопросом?

«Ты можешь наконец сесть».

Впервые эти слова мелькнули в молчановской голове, когда хозяин ее (головы), уже на подходе к озеру спохватившись, активировал дальнюю связь. Судя по тому, что интерком тут же окликнул Бэда Рашна, попросил его немедленно отозваться и поведал о высланных на поиски запропавшего бухгалтера разнообразных исполнительных механизмах — наземных, летучих и, кажется, даже еще каких-то… Судя по всему этому, бухгалтера Рашна окликали уже давно и без особой веры в удачу. А еще судя по всему этому, коллеги-спутнички либо решили, что без него им в любом случае пропадать, либо почему-то вдруг избавились от опаски демаскировать себя неумолчными радиовызовами и повсеместным шнырянием всяческой механической дряни.

Второй раз перспектива присесть лет на надцать… да нет, какое там — прошлые его художества в совокупности тянули на срок, соизмеримый с возрастом homo sapiens как биологического вида… Это ежели в правовом поле OOP. А в каком-нибудь отложившемся мире понедоразвитей за все молчановские прегрешения светило всего-навсего секунд сто. Именно светило. В световой камере.

Короче (как сказал бы неголубой Фурункул), второй раз мысли про «сесть» и про все сопутствующее посетили Матвея, когда он дохромал наконец до озерного берега. Дохромал он туда, кстати сказать, уже в сопровождении впечатляющего количества некрупных исполнительных механизмов. Механизмы эти передвигались самыми разнообразными способами и выглядели тоже очень по-разному. Общим для них для всех было одно: наличие какой-нибудь несмертоубойной стрелялки (от бесконтактного хальтера до широколучевого парализатора) и оперативность, с коею вся эта артиллерия нацеливалась на господина бухгалтера при каждом его случайном шажке в сторону от генерального направления.

Озеро за в общем-то очень недолгое молчановское отсутствие изменилось разительно. То есть само озеро оставалось прежним: моча мочой. Но на поверхности оного неаппетитного водо(или-че-го-там-еще?)ема колыхалось теперь скопление гигантских пузырей идиотски кричащей расцветки — поплавковая окантовка устья аварийного трап-тоннеля. От пузырей этих тянулся к берегу гравиленточный транспортер, засечь который по вторичным энергопроявлениям было бы простого проще не только с любой байсаноцентрической орбиты, а даже, наверное, и с орбиты центрической не байсано-.

А возле напочвенной приемной площадки транспортера имела место огромная фигура в экспедиционном комбинезоне, в пучеглазой шлем-маске и с… нет, винтовку фигура успела заменить на парализатор.

— Тут это, — сообщила фигура подхромавшему Рашну, — тут, понимаешь, того. Так что ты уж лучше не этого.

Голос у фигуры был Крэнговым, а еще таким голосом могла бы (если б умела) заговорить собака. Собака, которая сперла у хозяина и слопала натуральный беф а'ля бритт (иными словами, сотни три наличняком) и теперь осознает, раскаивается и готова немедленно возвратить все, что ей под силу, — только опасается подобным возвратом еще больше усугубить.

— Хоть бы «скакуна» догадались выслать навстречу усталому человеку, — злобно пробурчал Матвей, взбираясь на транспортерный приемник. — Вместе со всей этой сворой конвойных механоублюдков… А еще лучше — не вместе, а вместо. Вы что, опасались, что я сбегу? Куда?! Просить у всадников политического убежища? В котле?

Дикки-бой не ответил. И не поинтересовался хоть чем-нибудь из напрашивающегося. Куда, мол, ходил, где оружие посеял, зачем хромаешь и не надо ли, мол, помощи — ничего такого старый дружище Крэнг у старого друга своего Матвея не спрашивал. Дружище Крэнг вообще больше не издал ни единого членораздельного звука — только сопел да вздыхал горестно. Вот так, сопя и вздыхая, он проследовал по молчановским пятам на корабль, ждал, пока Матвей прямо в шлюз-отсеке выбарахтывался из комбинезона (сам Дикки-бой разоблачаться не стал, а только маску сдернул с лица — не без видимой душевной борьбы: очень уж под ней, маской, удобно было прятать глаза)…

Потом Матвей, тиская под мышкой отстегнутый от комбинезона ноуткомп, в одних подштанниках шлепал-хромал по бесконечному и безлюдному коридору, а друг Дик громыхал подошвами следом и, громыхаючи, продолжал тяжко вздыхать, но Молчанов, не оглядываясь даже, всю дорогу чувствовал, что волновод парализатора направлен точнехонько на его, молчановский, персональный затылок…