Федор Чешко - Тараканьи бега

Вызвав расписку, дядя ее прочел. Потом еще раз прочел. Потом снова начал что-то бормотать, куда-то тыкать… А потом обмяк, аккуратно сложил ноут вчетверо, бросил его себе под ноги… и устало-вопросительно уставился на племянника.

Виталий тоже слегка обмяк, но голос его вздрагивал и пресекался:

— Сначала одно ма-аленькое обстоятельство… Не сомневаюсь в вашей готовности… это… сделаться козлом ради… в смысле отпущения козлом… ради любимого Макрохер… харда. Это я про запись. Но если из нее хоть кто-то третий узнает, каким вы оказались идио… извините… ну, скажем так: идеалистом… Хотя, как я ни скажи, а подумают-то…

Эталон менеджера среднего звена согнулся, кряхтя. Нет, он не рулевую «качалку» лбом продавить хотел, он тянулся за манускриптером. Гордость курса не стал отслеживать команды, которые влиятельный (не в прошлом ли?) родственник бормотал своему писалу. В содержании этих команд он, гордость курса, не сомневался, а потому сказал великодушно:

— Пятерню я вам — уж ладно! — прощаю. Это шутка была. Вы только про лимузинный бортовик не забудьте: он же, наверное, тоже….

— А с чего ты решил, будто я что-нибудь выключил? Или что хоть собираюсь? — Бесстрастие дядиных вопросов казалось просто-таки сверхъестественным (особенно если учесть, что, вопрошаючи, оный дядя яростно скомкал ноут и зашвырнул его через плечо, в салон).

— Не собираетесь, так соберетесь, — Виталий устало ссутулился, снова отвернулся к окну. — Когда вы прошлый раз меня сюда выдернули… Ну, когда я расписку эту чертову подписал… Помните, вы мне тогда грузили, что ваше писало прочавкивает команды на одрайвенеть скольких литературных языках? Помните?

— Помню. А еще я помню, как тогда же запретил тебе употреблять в моем…

— Ага, — положительный человек Белоножко устал до абсолютно взаправдашнего бесстрашия. — Это после того как я, уже подписав, отрекордил… извините — воспроизвел… ну, пересказал поучение наших курсантов-наставников — ремембите? Вы тогда еще заподозрили от меня какую-то пакость, подпись затеяли проверять… А она на месте была. Так?

— Ну?!

— Прилип ко дну… Еще б ей тогда не оказаться на месте! Исчезнуть она должна была позже. Вы, дядюшка, хлопанулись тот раз как последний… как даже не знаю кто. Сами же сказали: манускриптер воспринимает ЛИТЕРАТУРНЫЕ языки. В тэ че и русский — литературный. И если б удосужились вдуматься, да из моей тогдашней бредовени вылущить осмысленные именно литературные слова, получили бы: «Осуществляю специальный команд-ввод исключительно по-русски. Для долгосрочного исполнения. Последнее изменение стереть через десять стандартных функциональных команд. Исполнять». Вы тогда не вбрэйнились, а компик ваш — ин э моумент… Вы уже потом и файл-расписку улистали, и с чем-то другим затеялись, а он знай себе функц-команды отсчитывал. Досчитал до десяти — и стер изменение. Последнее на момент получения той моей команды. Подпись мою стер. Ну, дошло наконец?

Дядя молчал. Он думал. Думал так напряженно, так сосредоточенно и так забыв обо всем, кроме неведомых своих мыслей, что… Задрапированные искристо-дымчатым шелком плечи почти незаметно для глаз обмякли; выполированные щеки занавесились прозрачным намеком на тени от скул; поперек лба словно бы три-четыре блондинистых дядюшкиных волоска налипло… А возможно, всему виною был свет — вернее, его скудость… Снегопад там, снаружи, все крепчал да густел, и густел сумрак в лимузинном нутре, и монотонное падение разлапистых хлопьев зализывало лицо макрохардовского функционера скользящим монотонным падением грязно-серых теней… Так, иначе ли, но Виталию, искоса поглядывающему на родственника, не узналось, конечно же, но осозналось по-настоящему только теперь: человек этот без малого вдвое старше собственной внешности.

Бог знает, сколько минут пошло на жвачку вялой неприятной молчанке.

Первым не выдержал Белоножко:

— Давайте начистоту. Провокация ваша с распиской не удалась. С интеллектатором вы тоже хлопанулись по полной: оттуда, где он сейчас, вам его не…

— О, господи! — устало-раздраженно простонал образец менеджера, безотрывно глядясь в залепленное талой жижей лобовое окно. — Сейчас ты мне начнешь рассказывать, что спрятал интересующий нас предмет в архиразнадежнейшее место и что если что-нибудь случится с тобой… Именно с тобой — при не вполне легальном способе жизни твоих свежеупокоенных дружков отслеживать их судьбу хранителям очень не с руки… Так вот, если с тобой, индикатором, хоть что-нибудь — хранители-отслеживатели в момент выдадут интеллектатор Интерполу, раззвонят обо всем масс-медионщикам, вывалят в глобсеть охапищу сенсационных разоблачений… — Он оторвался от любования заоконьем, насмешливо-презрительно глянул на племянника. — А я могу тебе рассказать, что интеллектатор сдан лично тобою в отделение «Космотрансбанка» в порту прибытия. В сейф с замком-идентификатором личности-внешности — вы, дураки, говорили об этом в стратолайнере, по пути сюда… Ты знаешь… — Крестный дядя вывернулся на сиденье, упер в родственника гадливый прищур. — Ты слыхал о дактилоконтакторах? А о линзах с псевдосетчаткой? Про пластомаску вообще молчу — в любом джокермаркете штабелями… Хоть президента, хоть Гарольда Стейна… Или Виталия Белоножко — нашей соответствующей лаборатории на полчаса работы. А потом Виталий Белоножко придет в банк, изымет хранимое, а ты и знать не будешь…

— Про все про это я слыхал. — Положительного человека старосту самого удивила (и даже напугала) невозмутимость, с которой он выдержал дядин уничижительный взгляд. — А только «Космобанк» — заведение из серьезнейших, они там про все тоже слыхали. И уж если чего гарантируют — значит, на всякие такие выдумки имеют кой-чего за душой.

— Увидим, — буркнул макрохардовец, отворачиваясь.

Некоторое время Белоножко молча грыз губы. Потом сказал просительно:

— Давайте не будем взаимно испытывать судьбу, а? Пока вы не попытаетесь меня… это… я вам не опасен. Я ж понимаю: как только начну звенеть, то есть сверчать, так вы меня сразу… это. А если вы меня… тогда все всплывет. По-моему, взаимно приемлемая ситуация. Нет?

— Нет. — Дядя больше на племянника не смотрел, дядя чего-то там наяривал на лимузиновом пульте. — Это, не это… Молись, чтоб мы не сумели изъять интеллектатор. А попробуешь хоть на вот столько распустить свой наглый язык — мы тебя действительно ЭТО. Моментально. Невзирая ни на какие последствия. Понял?

— Понял, — неожиданно осклабился Виталий. — Я-то понял, что уж после таких-то слов вам запись нашего разговора точно опасней, чем мне.

А дядя сказал:

— Пошел вон.

Староста Белоножко покладисто вылез из машины, под валящую с небес промозглую слякоть. Не успела еще задвинуться выпустившая его дверь, как лимузин в нарушение всех мыслимых правил транспортного движения подпрыгнул и по широкой дуге ушел в исходящие снегопадом низкие кудлатые тучи.