Ник Перумов - Череп на рукаве

– Ну что? – Кровь во мне кипела. – Вторая смена?..

– Командир, прости дураков, – вдруг быстро сказал Глинка. – Бес попутал, как говорится. Вы, козлы позорные! Вставайте!..

Потребовалось некоторое время, чтобы привести всех в чувство. Вид у побитых был пристыженный.

Микки, сохраняя своё знаменитое хладнокровие, надел на пленницу наручники.

И тут она закричала. Словно до неё только сейчас дошло, куда ей предстоит отправиться.

– Стойте! Погодите! Не надо!.. Убейте меня, пожалуйста, убейте! Меня будут пытать, я., не могу... не выдержу... убейте! Хотите трахать... давайте, я сама разденусь . только пристрелите, не ведите в гестапо!.. Они потом на самом деле продадут нас Чужим!

– Давай шагай, – подтолкнул я её. – Ничего с тобой не случится. Дашь чистосердечные показания следствию... Молчи, дура, и дотерпи до ночи, так что, может, всё и обойдётся. Нечего бунтовать зазря!..

Кажется, она меня поняла. Успокоилась. Даже смогла не оглянуться, когда я вновь заговорил с ней по-русски.

Мне нужно, чтобы она замолчала. Чтобы перестала кричать. Иначе я получу пулю в спину от своих же. И всё будет списано на «случайное срабатывание оружия»...

Девчонка затыкается. Мгновенно. Едва только разобрав обращённые к ней мои слова, произнесённые по-русски. Я чувствую – меня словно медленно поджаривают в моей броне. Всё ради великой цели, вновь и вновь повторяет знакомый с детства голос в моей памяти. Тебе придётся предавать и быть преданным, тебе придётся сжимать зубы и твердить про себя, что бывают, мол, ситуации, когда цель таки оправдывает средства...

Отделение мало-помалу приходило в себя. Последним на ноги поднялся Раздва-кряк. Остальные – Сурендра, Джонамани, даже Фатих – и в самом деле смотрели на меня смущённо и виновато. А вот во взгляде Кряка я прочёл чистую, незамутнённую ненависть.

Я отвернулся. Если всё пройдёт, как я задумал, – плевать мне на всех и всяческих кряков с селезнями.

К месту сбора пленных сгоняли со всех сторон. Они едва шли, многих пришлось тащить – кого под руки, а кого и на носилках. Многие, если не все, носили красные повязки – знак интербригад.

Совсем молодые. Мальчишки и девчонки, лет по семнадцать-восемнадцать. Редко встретишь более взрослые лица. Старше тридцати – совсем никого. Серые, перепачканные глиной, гарью и частенько кровью штормовки. Самодельные петлицы на отворотах. Самодельные петлицы с «кубарями» и «шпалами».

Пленных принимали четверо из Geheime Staatspolizei. В неизменной своей чёрной форме и длинных кожаных пальто, неудобных и непрактичных, но за которые «тайная государственная полиция» держалась крепче, чем шотландская гвардия Её Величества Королевы Соединённого Королевства – за свои юбки-кильты и косые береты.

Я нарочито грубо пихнул пленницу в спину. Сейчас надлежало показывать рвение.

– Обер-ефрейтор?

Я назвал фамилию, взвод и роту. Получил стандартно-общее «молодец», откозырял и уже совсем было начал отваливать, когда...

Когда увидел окровавленную, ободранную Дальку. Со скрученными за спиной руками и свежим кровоподтёком на щеке. Она едва стояла на ногах, но всё-таки стояла. Сама, гордо отпихнув руки тех, кто пытался её поддержать.

Пресвятая Богородица. Царица небесная, утешительница наша во всех печалях...

Я едва заставил себя сдвинуться с места.

Что ж, ничего удивительного. Далька всегда была в этих самых «бригадах», чья-то воля подняла их всех с разных планет, стянула сюда... зачем, для чего, почему?.. И вот теперь Дальку, мою Дальку равнодушно вносят в список. Берут отпечатки пальцев. Сканируют роговицу. Опознавательного жетона на ней, само собой, нет, но гестаповцам он и не нужен. Они спрашивают имена скучными голосами, само собой понимая, что пленные придумают себе что-нибудь. Это сейчас никого не волнует. Главное – принять всех пленных и запротоколировать...

Не помню, как я заставил себя уйти с того места. Наверное, вовремя вспомнил, что мне ещё велено зачистить сектор на предмет трофеев, то есть оружия, которое нельзя оставлять на земле. Я отправился обратно к отделению. Сейчас мне как никогда хотелось, чтобы Кряк не выдержал. Мне надо было кого-то убить. Ощутить рвущуюся плоть под пальцами. Почувствовать на щеках брызги чужой горячей крови. О последствиях в такие мгновения не думаешь.

Однако Кряку, похоже, всё уже объяснили без меня. Во всяком случае, он встретил меня униженными извинениями. Обещаниями исправиться, ссылками на тех самых «бесов», которые, как обычно, «попутали», и так далее и тому подобное.

Я только рукой махнул. Селезень меня уже не занимал.

Прочистив горло, я велел ребятам как следует взяться за трофеи. Сам же связался с санчастью – что ты за командир, если не выяснишь, что с твоим раненым бойцом.

Хань был жив, но плох. Пуля оказалась разрывной, но притом ещё и какой-то некачественной. Она разорвалась, но не до конца или не с той силой. Ханя должно было просто порвать пополам, а так он отделается только обширной хирургией плечевого сустава, имплантантами и так далее – если, конечно, его военная страховка, исчисляемая из «индекса полезности», позволит оплатить операцию. В противном случае руку просто отнимут и китайца отправят на пенсию. Иногда выгоднее платить скромное пожизненное содержание увечному солдату, чем приводить его в порядок. Империя умеет считать.

Ребята отозвались на весть о судьбе Ханя с достойным истинных наёмников безразличием. Кто-то из них теперь должен получить повышение по службе и прибавку к жалованью, и это единственное, что имело хоть какое-то значение. Сейчас отделение занималось тем, что стаскивало в одну большую груду всё найденное на поле боя оружие. Я отобрал у Микки записи, принялся перепроверять, ругаться на плохую сортировку трофеев и вообще вести себя, как и полагается господину обер-ефрейтору

Ночь тянулась и тянулась. Никто не думал о сне. Я вообще действовал и двигался словно в тумане. Перед глазами стояло Далькино лицо Кровоподтёк, наверное, уже начал темнеть. Она сопротивлялась, когда её схватили?

Конечно, зная Дальку... она небось дралась вплоть до ногтей и зубов.

Я произносил какие-то слова, распекал Микки за нечитаемый почерк, подгонял отделение, даже принял более персональные извинения от опомнившегося Раздва-кряка, но всё это время не видел ничего, кроме бледного, залитого кровью Далькиного лица.

Как бы она меня ни ненавидела... как бы ни хотела унизить, может быть, даже убить...

Когда наконец мы вычистили наш сектор и я, запросив взводного, услыхал долгожданное: «отделению отдых», край неба уже стал зеленоватым. Я махнул рукой ребятам, мол, шабаш. Они повалились почти там же, где стояли.

Не потребовалось много времени, чтобы их всех сморило непробудным сном. Никто даже не вспомнил об ужине. Я знал – этот сон скор и быстро проходит, когда желудок властно напомнит о себе.