Ник Перумов - Череп на рукаве

Всплеск. И я погружаюсь с головой. Слизь. Вонь. Что-то скользит по голой руке, что-то обхватывает шею. Я отталкиваюсь ногами от дна, пытаюсь всплыть... что-то душит, сдавливает горло, я нащупываю змеевидное тело и внезапным, невесть откуда взявшимся усилием рву его, словно гнилую верёвку Наверх. Наверх. Наверх. Мне надо дышать!

И я разрываю тягучие объятия, я всплываю – туда, где солнцем для меня светят блеклые жёлтые фонари. В уши врезается вопль – рядом со мной бьётся, размахивая руками, какая-то чёрная масса, покрытая шевелящимся, вздувающимся бледными пузырями ковром. Мой конвоир?

Дико, страшно кричит Далька, вырываясь из рук «тигров». Я хочу дотянуться до неё, сказать, что я жив, что ещё ничего не потеряно. Почему я жив до сих пор – не знаю; но «реактор», или что это такое, словно бы не замечает меня. Я вдруг чувствую, что могу плыть, насколько это возможно, в тёплом киселе. 37° по Цельсию – оптимальная температура для громадного большинства энзиматических реакций...

На меня надвигается что-то вроде большого плавающего куста с шевелящейся бахромой бесчисленных щупалец. Актиния, не иначе. Мне кажется, что я даже вижу зачаточный мутный глаз с бельмом, угрюмое буркало, вперяющее в меня неживой взгляд; и я готовлюсь к схватке, однако «актиния» меня не замечает. Она устремляется к слабо хрипящему и булькающему мордовороту. Честное слово, я уже испытываю к нему нечто вроде жалости.

Ныряю. Кажется, у меня отличная возможность уйти. Не знаю почему, меня ещё не «декомпостируют» и не разлагают на атомы. Не знаю и знать не хочу. Ныряю и погружаюсь на самое дно. Кое-как не то плыву, не то бреду. Вокруг полным-полно каких-то змей и ещё какой-то непонятной живности, но она, как и в тот раз, в пещере истока, не обращает на меня внимания. Я плачу ей тем же.

Я остаюсь под водой – точнее, «под слизью» – так долго, как только могу. И выныриваю уже у противоположной стенки «бассейна». Здесь темно. Слышны яростные крики на «мостике». Навзрыд рыдает Далька, что-то бешено орёт Дариана... Пусть вам. Пока вы заняты собой...

Правда, тут уже решают заняться и мной. Но я вновь с пугающей лёгкостью рву опутывающие горло щупальца и вновь ныряю. Никогда я ещё так сильно не хотел жить. Я обязан выжить и обязан выбраться отсюда. Я не дам скормить моё отделение этому монстру. Пусть они служат Империи и носят Feldgrau.

Так, наполовину бредя по дну, наполовину трепыхаясь в густом живом бульоне, я пробираюсь всё дальше и дальше вдоль зацементированной стены резервуара. Голоса постепенно тают в отдалении. Не слышно и криков охранника. Осторожно подняв голову, я вижу, как интер-бригадовцы уходят, растянувшись цепочкой по настилу; Далька всё время оборачивается, её почти что несёт на руках Кривошеев.

...Дальше в глубине мне наконец удаётся взобраться на мостки. Я пересекаю резервуар и карабкаюсь по пластиковым скользким ступеням. За мной остаются мокрые следы, и я поворачиваю прочь от входа. Не хватало только выдать своё присутствие.

Я шагаю как автомат. Я не верю в то, что я ещё живой, несмотря ни на что. С меня потоком стекает слизь, и я, остановившись под фонарём, замечаю, что она наполнена множеством крошечных коричневых «икринок»... меня выворачивает наизнанку, и я почти без сил падаю на помост.

Встаю, когда спазмы прекращаются. Уже не иду, ползу по настилу. Из карманов штормовки вываливаются какие-то белесые безглазые черви, один вид которых способен вызвать истерику у целого женского монастыря. Наконец, после долгих трудов, добираюсь до дальнего конца «инкубатора». Настил здесь заканчивается, однако наверху видно нечто вроде вентиляционной шахты. Не думая, насколько безумно всё то, что я делаю, вскарабкиваюсь на перила. Балансирую на них, наверное, секунду (спасибо родному товарищу штабс-вахмистру за наше счастливое детство!) и прыгаю вверх, вцепившись в железную окантовку. Подтягиваюсь и наконец, выбив головой оцинкованную крышку, без сил вываливаюсь на покрытый травой и цветами склон холма. Мне он кажется в тот момент настоящим раем.

Падаю в траву и только теперь позволяю себе потерять сознание.

...Когда я пришёл в себя, была уже ночь. Ночи на Омеге-восемь хороши, тихи, облаков нет и в помине, яркие крупные звёзды выстилают небосклон, словно плащ волшебника. Странно, но я не чувствовал ни голода, ни жажды. Слизь засохла, превратившись в стеклянистую массу; подохли и те малоаппетитные обитатели-симбионты «бассейна», которые решили попутешествовать вместе со мной. Я старался не смотреть на них. В негнущейся, хрустящей одежде и разбухших башмаках я неуклюже заковылял прочь. Куда? – этого я и сам тогда не знал. У меня ничего не было. Совсем ничего. Ни ножа, ни спичек, ни зажигалки. Конечно, десант умеет выживать даже и в такой ситуации, иначе он не был бы десантом – у меня оставались так и не снятые с нас десантные ботинки, а там при желании тоже кое-что можно спрятать.

Для начала я постарался отделить себя от базы Шестой интернациональной самым древним из возможных препятствий, а именно – расстоянием. Шёл почти всю ночь, ориентируясь по звёздам и горным вершинам, что смутно чернели на фоне многозвёздного неба.

В середине ночи я наткнулся на небольшой поток. Долго и тщательно принюхивался – не несёт ли он в себе заразу?.. И только потом решился напиться. Руками надрал коры, снял предохранительный колпачок с острого стального навершия на обыкновенном ботиночном шнурке, подрезал несколько ветвей. Я готов был обойтись и без этого, но мне наконец повезло – одно из деревьев «заплакало» густой, клейкой смолой. Вскоре из коры был сооружён вполне приличный туес, в который я набрал воды.

Здесь я остановился. До утра соорудил себе вполне приличный шалаш. Хотелось отстирать одежду, но как-то рука не поднималась – достаточно одной крошечной икринки, и непонятные механизмы чуждой нам дифференцировки запустятся – с тем, чтобы потом, спустя какое-то время, на берег выбрался бы новый исток.

Я даже добыл огонь – по старинке, трением. С меня сошло семь потов, но костёр затрещал весело и довольно, и как-то сразу стало веселее.

Раздумывал над тем, что делать, недолго. Надо вернуться обратно и вытащить ребят. Потому что эти интер-бригадовцы сейчас опаснее всех на свете Чужих. Как, каким образом они пристали к этой живой дряни, Тучам, истокам и так далее, сейчас уже неважно. Они – самые настоящие предатели. Они предали тех, кто давным-давно стоял насмерть под Гвадалахарой и Мадридом. Настоящие интербригады. Они решили, что в их руки попало чудо-оружие? И что теперь они сметут армию и установят... ну, как обычно, свободу, равенство и братство?

Спасибо, мы это уже видели.

Но помимо этого оставался ещё один вопрос, которым я даже боялся задаваться.