Джефф Нун - Брошенные машины

– А ты можешь играть? Но как?

Девочка пожала плечами, расставила на доске крошечные фигурки и принялась передвигать их, играя сама с собой: и за черных, и за белых. Я так и не поняла, по каким правилам она играет, но какое-то время я все-таки понаблюдала за ней, а потом отвернулась и стала смотреть в окно.

Теперь вдоль дороги тянулся лес. Дорожные знаки и указатели на перекрестках и боковых съездах были практически неразличимы в густой тени листьев, под слоем грязи, и мха, и неразборчивых граффити, за какими-то странными облачками пыли. Многие были затянуты черным брезентом. Мне удалось разглядеть только считанные единицы, но я все равно не смогла ничего прочитать. Мне показалось, что надписи сделаны на иностранном языке. А на каком – непонятно. И еще были пустые знаки. Просто белое поле, цветной ободок, а внутри – ничего. Никаких надписей, никаких значков.

Я была абсолютно уверена, что эту церквушку мы уже проезжали. Хотя, может быть, все деревенские церкви выглядят более или менее одинаково. Собака перебежала дорогу, и Павлину пришлось резко выкрутить руль. Он остановил машину.

– Ты как? Нормально? – спросила Хендерсон.

– Ага. Вот блин, на фиг. Его трясло, я это видела.

– Хочешь я поведу? – предложила Тапело.

– Нет я, – сказала Хендерсон.

– Я сказал, я в порядке. И хватит уже.

Мы поехали дальше. Но все осталось по-прежнему: куда бы мы ни сворачивали, вокруг был все тот же пейзаж, унылый и тусклый.

Мимо, по встречной полосе, проехала маленькая оранжевая машина.

– А вы знаете, – сказала Тапело, – что некоторые места заражены больше, чем все остальные?

– Знаем, – сказала Хендерсон.

– Да я просто сказала.

– Очень вовремя, – заметил Павлин.

– Что там?

– Дома. Похоже, деревня.

– Будем надеяться, там есть кафе.

Но когда мы подъехали ближе, оказалось, что это та же деревня, где мы уже были: всего одна улица, ничем не засаженные участки, ярко раскрашенные дома.

– Тут мы уже проезжали, – сказала Хендерсон.

На этот раз краски на стенах домов казались еще насыщеннее, еще ярче. Воздух вибрировал цветом; у меня в голове гудело.

– Ага, – сказал Павлин, – а вон и демонстрационный дом.

Молодое семейство так и сидело в саду, в полном составе, и они опять помахали нам, когда мы проехали мимо.

– Это не они, – сказала Тапело.

– Что?

– Это другая семья. Смотрите, жена – блондинка. А в прошлый раз была брюнетка.

– Да ладно.

– Это другая деревня.

– Блин, а девчонка права, – сказал Павлин. – Где мы вообще? Что за хрень?

– Всё, мне надоело, – сказала Тапело, закрыла шахматную доску и убрала ее в сумку. При этом она как-то неловко дернула рукой, и часть содержимого вывалилась из сумки. Книжка в мягкой обложке, пара монеток, сигареты и маленькая пластмассовая штуковина. Я сперва даже не поняла, что это было. Плоская прямоугольная штука бледно-зеленого цвета с эмблемой в уголке.

Зеркало.

Маленькое раскладное зеркальце в футляре с крышечкой. С эмблемой известной компании, производившей косметику.

Запрещенная вещь.

Тапело заметила, как я уставилась на ее зеркальце. Глядя мне прямо в глаза, она убрала его в сумку. А потом поднесла палец к губам в безмолвной просьбе не выдавать ее.

– Что там у вас происходит? – спросила Хендерсон. Девочка посмотрела на меня и покачала головой.

– Ничего, – сказала я.

Тапело улыбнулась на долю секунды, а потом взяла в руки атлас, который Хендерсон зашвырнула к нам, на заднее сиденье. Пролистала, открыла на определенной странице. Потом она пару секунд пристально изучала карту, водя пальцем по линиям дорог. Сопоставила то, что снаружи, и то, что на карте. Закрыла глаза.

– Следующий поворот налево, – сказала она. – А потом второй – направо.

– Что? – сказала Хендерсон.

– Ты уверена? – спросил Павлин.

– Просто делай, как я говорю.

Лес закончился, мы выехали в более «обжитую» зону. Дорожные знаки вновь обрели смысл. На одной придорожной площадке для остановки автомобилей какая-то пожилая пара устроила маленький рынок. Всего-то два раскладных столика, несколько стульев, брезентовая ширма от ветра.

Женщина продавала цветы.

Мужчина сидел за мольбертом. Рядом стоял большой щит с отпечатанной надписью. Мы притормозили, и Тапело прочитала, что там написано.

– Портреты маслом. Гарантировано сходство с оригиналом.

Тут же стояли образцы работ: кляксы в темных тонах и размашистые мазки более ярких цветов – как следы от порезов.

Я не смогла разглядеть ни одного человеческого лица.

За соседним столиком сидели двое мальчишек. Они подкалывали друг друга, изощряясь в остроумии, и, похоже, вовсю веселились. Они то и дело поглядывали на Тапело: то один, то другой.

– И чего вы уставились? – спросила Хендерсон. Мальчишки вернулись к своей игре.

Мы все же нашли, где позавтракать. Какую-то грязную забегаловку. Но это все-таки лучше, чем ничего. Тапело, как оказалось, дала правильное направление. А теперь Хендерсон принялась до нее докапываться.

– Ну ладно, девочка, давай прощаться.

– Вы что, правда бросите меня здесь?

– Можешь не сомневаться. Вот, видишь, ребята. Они тебя и покатают. Иди познакомься. Они вроде прикольные. Повеселишься.

– Интересно, – сказал Павлин, – а какой вкус у этой фабричной еды? То есть на самом деле?

Он уже принялся за вторую порцию «сытного завтрака».

– А тебе не все равно? – сказала Хендерсон. – Ешь, насыщайся.

– Слушай, девочка…

– Что? – спросила Тапело.

– Что это, по-твоему? На вкус?

– Господи, – Хендерсон закатила глаза, – на вкус это завтрак.

– Давай попробую, – сказала Тапело.

Павлин подцепил на вилку свою еду и передал вилку Тапело. Она прожевала кусок. Прикрыла глаза, перекатывая пищу во рту. Устроила настоящее представление, изображая великого дегустатора.

– Меня сейчас вырвет, – сказала Хендерсон.

И все это время Тапело смотрела на меня; как будто у нас с ней был общий секрет. Хотя, собственно, так и было.

– На вкус это яичница с беконом, – сказала она.

– Усраться можно, – сказала Хендерсон.

– Прикольно, – сказал Павлин. – А мне кажется, это заварной крем. Не яичница, а сладкий крем.

– А вместо бекона? – спросила Тапело.

– Чернослив. Да, именно так. Заварной крем с черносливом.

Я пошла звонить Кингсли. Мужчина за стойкой сказал, что телефон – в том конце коридора, и пожелал мне удачи. Телефон лежал на полу, у входа в мужскую уборную… Я наклонилась, подняла аппарат, сняла трубку. Треск и помехи на линии. Никакого гудка. Я потыкала пальцем в кнопки. Безрезультатно. А потом я заметила перерезанный провод.

Тогда откуда взялись помехи?

Когда я вернулась за столик, Хендерсон с Тапело снова ругались.