Джефф Нун - Брошенные машины

Эти слова. Некоторых не хватает, их уже не вернуть, но желание закончить историю все-таки есть, и я уступаю этому желанию: стараюсь записывать все, что помню, пусть даже шум проникает все глубже и глубже в страницы. Мне тоже становится хуже. Болезнь прогрессирует. Теперь я принимаю «Просвет» четыре-пять раз в день. Может быть, больше. Я не знаю, чем все это закончится. К чему все придет.

Читаю и перечитываю написанное.

В этой крохотной мрачной и тусклой комнате, которую я снимаю. В деревне, названия которой не знаю. Денег почти не осталось. Теперь все стало проще. Все свелось к пятну света солнца у меня на столе, к тигру с синими полосками, к этой тетрадке. Между страницами лежит засохший цветок, его нежные краски уже поблекли, но еще различимы. Вот все, что осталось. Моя рука, эта ручка, строчки, составленные из слов. И все, что перетекает из одного в другое.

Я часто думаю о той спящей девочке, о спящем призрачном существе, которому я почти подарила жизнь, почти подарила историю. Может быть, она все же проснулась. Может быть. Настоящая или ненастоящая – мне уже никогда не узнать. Может быть, Коул закончил работу за меня. Мне представлялось, как она ходит по темной квартире, как она играет с теми мальчиками, другими детьми зеркал. Ну что ж, пусть…

Уже очень скоро я отсюда уеду. Пока не знаю, как это будет. Может быть, кто-то меня подвезет. А может быть, я угоню машину. Там будет видно. Возможно, когда-нибудь я найду себе новый дом. Место, где я останусь надолго. Может быть, насовсем. Но это – потом. Не сейчас.

В наше время полного хаоса возможностей много.

Я оставлю эту тетрадку на тумбочке у кровати, между дорожной библией и телефонной книгой. Эти страницы, сотканные из дыма. История, что завершилась сама по себе. А мне остается надеяться, что когда-нибудь все же придумают что-то такое, что излечит ее и очистит – и ее, и весь окружающий мир.

А теперь слушай. Кем бы ты ни был – ты, кто читает сейчас эти строки. Кто-то, где-то, когда-то. Если ты можешь прочесть эту фразу, эту хрупкую фразу, значит, ты еще жив.

Только фотография. Все, что у меня осталось. Как она расцветает под моим пристальным взглядом. Воспламеняется и обжигает глаза. Или, наоборот, вся туманится, теряясь в шелесте тонкого аромата. Качается, как в колыбели, в ярко-красных и синих соцветиях; раскрывается алым и золотым, рассыпается искрами, тает, как дым. Цвета осыпаются, как лепестки. Ну и пусть. Пусть просыпается тихий шепот; пусть эти искры сбиваются в пену, в шипящую пену сверкающего разноцветия, пусть они соприкасаются, и ласкают друг друга, и обретают свой собственный голос, чтобы воплотиться в слова. Пусть слова возникают из света, который однажды коснулся цветущего сада, лица ребенка, химикатов на пленке. Пусть этот образ, отпечатанный на кусочке картона, изливается за все мыслимые пределы. Вовне. Образ, выплеснувшийся в пространство, обретает звучание и превращается в слово, и слово медленно тает в воздухе и вдруг оборачивается игрой, пламенем, раскрывшимся цветком, ароматом. Только фотография. Это слово, такое крошечное. Почти знакомое. Почти изреченное. Теперь уже громче. Или нет, тише. Я подожду. Теперь я подожду.