Джефф Нун - Брошенные машины

– Как же холодно, господи, – сказал Павлин.

Мы уже дошли до переулка, где был вход в подземную стоянку. Но Павлин неожиданно встал на углу, как будто ему не хотелось туда идти.

– Что такое? – спросила Тапело.

– Я не могу…

– Да что с тобой?

– Ничего. Просто мне нужно…

Он запустил руку под куртку. Застонал, пошатнулся, привалился спиной к стене. Мы стояли у входа в маленький букинистический магазинчик. Сейчас магазин был закрыт, свет внутри не горел. Павлин стоял, привалившись к стене рядом с дверью, и прижимал обе руки к животу.

– Холодно… так холодно.

Я уже это видела. Раньше. Красная кирпичная стена, эти отметины на стене. Лицо Павлина, искаженное болью, которую он больше не мог скрывать. Сквозь пальцы, прижатые к животу, сочилась кровь. Он опять пошатнулся, замер на миг неподвижно и тяжело осел на землю, скользя спиной по стене.

– Эй, ты чего?

Хендерсон подбежала к нему. Упала на колени, резким рывком распахнула куртку. И там была рана. Темно-красное пятно. Тапело тихо всхлипнула. Как такое могло случиться? Почему? Блядь. Почему?

– Он не дышит.

– Что?

– Пожалуйста. Сделайте что-нибудь.

Хендерсон приложила ухо к груди Павлина. Замерла, прислушиваясь.

– Я ничего не слышу.

– Блин…

– Он же… – Тапело подошла ко мне, встала рядом. – Он же не умер, правда? – Ее голос звучал так тихо, так тихо.

– Подгони машину.

Хендерсон стояла на коленях над телом Павлина. Прикасалась к нему, просто касалась руками и все; что-то шептала ему. Называла его по имени. У него было имя.

– Джон? Джонни…

– Он точно не дышит? – спросила я. – Точно?

– Сейчас, у меня тут…

– Тапело, подгони машину.

– Вот, попробуй.

Девочка достала из сумки складное зеркальце.

Складное зеркальце, такая дурацкая вещь. Плоская коробочка из зеленой пластмассы с потертым логотипом косметической фирмы. И там внутри – зеркало, все испещренное черными точками. Оно маленькое, очень маленькое. Лицо не поместится в нем целиком. Больное зеркало. Его можно приставить к губам человека, лежащего на земле, подержать пару секунд, а потом посмотреть, посмотреть очень внимательно; и там будет туманное пятнышко, призрачная тень дыхания, единственный истинный признак жизни, единственное подтверждение жизни.

Едем, мы снова едем. Медленно катимся сквозь темноту, и дождь липнет к стеклам, и ветер давит на лобовое стекло, как будто хочет нас остановить. Я уже не понимаю, где мы. Отрезок шоссе, протянувшийся вдаль. Без единого фонаря. Просто дорога. Любая. Одна из многих. И все дороги – пустынны, все безутешны. Я то засыпаю, то вновь просыпаюсь.

Засыпаю и вновь просыпаюсь, свернувшись на заднем сиденье. Засыпаю и просыпаюсь. Капли дождя бьются о целлофан. И каждый раз у меня перед глазами встает все та же картина, в разъеме между явью и сном. Лицо ребенка, покрытое словами. В черных струйках чернил. Оно шевелится под острием моего пера. Ему еще лишь предстоит обрести форму.

Иногда мы проезжаем мимо домов. Огни, мерцающие вдалеке, – как обещание. Огни вблизи – как исполненное обещание. Но с тем же успехом мы могли бы и затеряться в каком-то другом, параллельном мире. Все такое чужое, нездешнее. Один раз мы видели, как горит дом. Словно дух пламени танцевал на холме.

Тапело включила радио. Передавали какую-то музыку. Что-то очень торжественное, со сложным мелодическим узором. Наверное, Баха. Музыка звучала странно: как будто мелодию ломали на ноты и составляли из них новые темы. Задумка, быть может, была неплохая, но воплощение подкачало. Внезапные изменения настроения и тональности резали слух. Периодически в музыку пробивался мужской голос. Он говорил о любви.

Тапело справлялась отлично. И рулила она просто мастерски – если учесть, в каком состоянии была машина. Пару раз нас заносило вбок, или машина вдруг замедляла ход, словно спотыкалась, а потом вновь набирала скорость – безо всякого участия со стороны Тапело.

– Она скоро ноги протянет, машина, – сказала Тапело. – То есть колеса. Она скоро протянет колеса.

Мы с Тапело почти не разговаривали в дороге. Мы ехали в Оксфорд, к Кингсли. Так захотела Хендерсон. Сказала, что, раз дело начато, его надо закончить. Я ей оставила один осколок. Только один. Больше бы она не взяла. Только ради Павлина, сказала она. Я не знаю, какой из осколков она выбрала.

Уже столько часов в пути.

Дорожные знаки и указатели, блестящие под дождем. Под горящими лампочками, прикрытыми козырьками. Слова, названия, схемы, кружки и стрелки – все проносится мимо, расплывается влажными кляксами.

В какой-то момент мне показалось, что что-то щекочет мне руку. Змея – фиолетовая печать – извивалась у меня на коже, как будто хотела слезть и уползти. Может, мы были уже не в Англии. Мне представилось, как наша машина проезжает сквозь некий тайный портал – в страну вечных скитаний, где нет городов, нет деревень, нет названий на указателях.

На сиденье была кровь. Кровь, которая вытекла из Павлина, пока мы везли его до больницы. Я никак не могла избавиться от ощущения, что это моя вина. Только моя. И даже не потому, что я втянула его в это дело. Я никого никуда не тянула – это был его выбор. Но я могла бы сказать ему про фотографию. Про ту фотографию, которую я сожгла в доме старой леди. Нет, даже не так. Надо было сказать Хендерсон. Не Павлину, а Хендерсон. Но я никому ничего не сказала.

Темно-красное пятно на рубашке. Когда оно растеклось, оно стало похоже на красный цветок. А потом превратилось в цветок.

Мне кажется, Павлин знал. Его пистолет лежит на полу, в машине. У меня под ногами. Он не стал стрелять. Мне кажется, он все знал. Знал, что с ним будет. И как это будет. В объятиях, так похожих на дружеские. Может, поэтому он и сумел обмануть судьбу. Обнять свою смерть. Обнять нож.

Он не выстрелил в того человека.

Я постараюсь запомнить дороги, по которым мы ехали вместе; пустые, заброшенные дороги.

– Смотри, – сказала Тапело. – За нами наблюдают.

Не луна, а ее сестра. Вернее, брат. Вот он, поверх темной гряды облаков. Голографическая проекция. Огромный золотой глаз, глядящий на мир с высоты. Свысока.

Просыпаюсь. Еще темно, но краешек неба уже светлеет. Первые проблески солнца. Дождь кончился. Мы уже не на шоссе. Едем по какой-то дороге. Живая изгородь тянется с двух сторон. Иногда попадается дом или ферма.

– Ищу, где бы остановиться.

– Мы что, приехали?

– Нет. Еще нет. Но я что-то устала. И нам надо заправиться.

– Ага.

У меня было странное чувство. Я слышала голос, тихий шепот, где-то тут, совсем рядом. Сперва я подумала, что голос звучит у меня в голове, но нет – он шел снаружи. Откуда-то из машины.