Андрэ НОРТОН - ОПАСНЫЙ СПУТНИК

Но хотя я пыталась обдумать связно и содержательно все то, что случилось с того момента, как мы приземлились, оказалось, что я все больше и больше засыпаю, пока наконец не поплелась к двери спальни, едва не выпав из стула.

Я вошла в комнату и, слегка повернув голову, краем глаза заметила какое-то мерцающее движение. Но когда, немного приподнявшись, резко повернулась, чтобы взглянуть на это прямо, то не увидела ничего, кроме зеркала. И мне подумалось, что это мое собственное отражение на секунду испугало меня.

Это смятение несколько встряхнуло меня, так что я начала готовиться ко сну проворнее. И только когда я села к зеркалу расчесывать волосы, это произошло.

Моя коричневая кожа, волосы над ней, мои зеленые глаза – в этом зеркале они показались очень большими и более зелеными, чем раньше. Я внимательно изучала то, что видела, вспоминая слова Лазка Волька о своей внешности и размышляя, правду ли он говорил и есть ли у меня действительно надежда, что я привлекательна – мысль, не оставляющая равнодушной ни одну женщину.

Потом мое отражение исчезло, будто резкое движение расчески по густым кудрявым волосам стерло их из существования. И я увидела…

Общие очертания, может, напоминали мои, но то, что злобно и вызывающе выглядывало оттуда, было не мной. От ужаса я онемела и замерла, хотя во мне поднималось желание закричать. Гладкая коричневая кожа, отражавшаяся в зеркале, теперь была увядшей, морщинистой, покрытой темными пятнами. Зубов не было, и мой рот съежился в морщинистую дыру, а нос и подбородок слились вместе. Волосы стали седыми и тонкими и вялыми редкими прядями свисали на изборожденный глубокими морщинами лоб. Вместо глаз были только темные и пустые впадины – и все же я могла видеть!

Я услышала сдавленный крик и увидела, что ужас в зеркале трясется и дрожит, и сама я раскачивалась перед ним вперед-назад. Расческа выпала у меня из рук и со звоном ударилась о туалетный столик. И этот слабый шум разбил иллюзию. Она исчезла, и я дикими глазами уставилась на то, что всегда видела в зеркале; мое сердце от испуга билось быстро и тяжело. Видение, кошмар, что бы это ни было – исчезло. Но, безвольно сидя, дрожа от холода внутри меня, я знала, что это видела. Что я видела? И почему?

Вся дрожа, я доползла до постели и улеглась, стараясь разобраться в этой иллюзии – а я была уверена, что это было не что иное, как иллюзия. Только вот не было такого сочетания света и тени в этой комнате, которым можно было бы объяснить этот кошмар на поверхности зеркала. И уж конечно, я не вдыхала вызывающих наваждения испарений и не принимала никаких галлюциногенных средств. Покрепче укутываясь в одеяло – мне казалось, что никогда снова не согреюсь, – я заглядывала в самые дальние уголки памяти в поисках хоть какого-нибудь ключика к разгадке: что же действительно произошло здесь за эти несколько мгновений.

В библиотеке Волька было множество объяснений всевозможных странных событий из разных миров. Я достаточно начитана, чтобы знать: то, что, возможно, кажется «магическим», совершенно необъяснимым одному виду или расе, может быть само собой разумеющимся для других, живущих от них всего в какой-то там четверти галактики. А эсперы иногда добиваются странных результатов, ставя в тупик даже свою собственную расу.

Эсперы! Прав ли комендант в своих догадках о Бартаре, и было ли произошедшее со мной проекцией ее мыслей обо мне – заставляющих меня увидеть себя такой, какой она хотела бы, чтобы я была?

Мысль об этом была ужасна, но не столь фантастична, как некоторые другие объяснения, которые я уже отбросила. В порыве я снова встала и небрежно накинула халат. Тот обволакивающий полусон, в который я раньше была погружена, теперь рассеялся. Сейчас спать хотелось в той же мере, как утром после пробуждения.

Я засунула ноги в просторные шлепанцы и пошла выглянуть в садик: мне снова показалось, что там кто-то движется. Но в этот раз, когда я столкнусь с этим лицом к лицу, оно не исчезло. Вдоль внутренней стены от тени одного дверного проема до другого скользила фигура – маленькая фигура.

Первое, что мне захотелось сделать, это крикнуть. Но затем я вспомнила о сигнализации, которую установила у входной двери, и мне очень захотелось увидеть как можно больше, прежде чем себя обнаружу. Я двигалась как можно тише тем же путем, стараясь приглушать шуршание шлепанцев по дорожке.

То, за чем я следила, дошло до последней внутренней двери – в библиотеку. И там он или она медлила так долго, что я уж было решила, не это ли цель. Потом, будто убедившись, что за ней не следят, фигура вышла на яркий лунный свет.

Бартаре! Но почему-то я была совсем не удивлена. Она была уже не в ночной рубашке, а в любимом зеленом платье, хотя ее волосы свободно развевались, как в последний раз, когда я ее видела. Она несла что-то, держа обеими руками; казалось, предмет был маленьким и легким, но был так дорог, что обращаться с ним надо очень аккуратно. Держа его перед собой, чуть вытянув вперед руки, она остановилась, внимательно изучая узор на дорожке.

Потом, как будто только что приняла важное решение, поставила то, что несла, на одну их хрустальных плиток; ставила она это очень осторожно, будто была абсолютно уверена в том, что делает.

Пристроив его на свой вкус, она сделала пару шагов назад, и ее ручки задвигались жестами, которые, как мне казалось, выражали некоторое беспокойство. Должно быть, эти жесты что-то значили, но у меня складывалось впечатление, что так ищут важное слово, ускользающее от сознания.

Я слышала неясный шум, слишком далеко и слишком низкий для моего слуха, чтобы различить слова – и все же это была речь. Вот так разговаривая, – может быть, с тем, что она поставила на землю, а может, просто с воздухом, – Бартаре начала танец, который вел ее ногу с одной кристальной плиты на другую; и она очень старалась не наступить ни на что другое.

Узор был большим, а плиты находились довольно далеко друг от друга; ее круг неминуемо вел ее к месту, где в тени двери кабинета ее отца стояла я. Теперь я уже могла различить отдельные слова, все еще бессмысленные. Ясно было, что это песнопение, а слова сплетались вместе в каденции ритуального восхваления или заклинания.

Заклинание! Я ухватилась за это слово. Это многое объясняло, и хотя в этом заключалась опасность для любого ребенка с чрезмерным воображением, все же это не было сверхъестественным. Мне были известны сотни случаев, когда подростки, особенно девочки, вступив в пору юности, создавали себе воображаемые силы и играли с верой в силы, неизвестные другим. А если Бартаре была эспером, сама не зная об этом, то, может быть, именно так ею руководила ее постепенно возрастающая сила.