Роберт Силверберг - Избранные произведения. I том

Лоулера поразило, что он никак не мог вспомнить собственные ощущения в то время, когда занимался любовью с Аней, матерью Тилы, двадцать лет тому назад. Вальбен помнил только сам факт этих отношений, но все остальное: слова, которые Анна произносила в те минуты, то, как она двигалась, форма ее груди — все ушло, исчезло из его памяти. Ушло и исчезло, как Земля. Словно между ними ничего и не происходило. Лоулер припомнил, что Аня имела такие же золотистые волосы, как и ее дочь, и такую же гладкую темную кожу, только глаза были голубыми. Вальбен тогда чувствовал себя очень несчастным, страдая от тысячи душевных ран, причиненных исчезновением Мирейль. В сей миг на его пути и повстречалась Анна, и предложила ему небольшое утешение. «Какова мать, такова и дочь, — подумал Лоулер. — А может, Тила и любовью занимается так же, управляемая бессознательной генетической памятью? Не исчезнет ли она в моих объятиях, превратившись в собственную мать? А если я обниму Тилу, то, возможно, в моей душе воскреснут утраченные воспоминания об Анне… Может, все-таки провести эксперимент? Нет, не стоит… Не стоит».

— Рассматриваете водяные цветы, доктор? — поинтересовался отец Квиллан, неожиданно оказавшись рядом.

Лоулер оглянулся. Священник обладал неприятной способностью приближаться неслышной, скользящей походкой. Казалось, он материализуется из воздуха, словно состоял из эктоплазмы, незримо перемещавшейся вдоль ограждения борта.

— Водяные цветы? — переспросил рассеянно Вальбен. Его почти рассмешило, что отец Квиллан застал его погруженным в сладострастные помыслы. — О, да…

А ведь он и не заметил их. В это роскошное солнечное утро водяные цветы усеяли всю океанскую гладь. Они представляли собой прямые мясистые стебли примерно с метр длиной с яркими, величиной с кулак, споросодержащими образованиями на верхушках. Все они отличались кричащей, режущей глаз цветовой гаммой: ярко-алые с желтоватыми лепестками, покрытыми зелеными полосками, и со странно раздувшимися черными воздушными пузырями под «бутонами», которые находились под водой, удерживая цветы на плаву. Даже высокая волна не могла потопить их — они тут же выныривали, подобно неутомимым куклам-неваляшкам.

— Чудо устойчивости, — заметил Квиллан.

— Урок всем нам, не так ли? — произнес Лоулер, внезапно ощутив желание прочесть проповедь. — Мы должны постоянно состязаться с ними в этом умении. В жизни нам приходится получать удары и всякий раз выпрямляться, принимая прежнее положение. Водяные цветы, прекрасные в своей неуязвимости, стойкости и способности переносить любые толчки, — отличный пример для подражания. Но и мы не менее упруги и выносливы, не правда ли, святой отец?

— Если это касается вас, доктор, то совершеннейшая правда.

— Неужели?

— Вы-пользуетесь очень большим уважением, надеюсь, вам сие известно? Все, с кем бы мне ни приходилось беседовать, высоко ценят ваше терпение, выдержку, мудрость, силу воли. Особенно, силу воли. Мне говорили, что вы один из самых крепких, сильных и выносливых людей в нашем сообществе.

Казалось, священник описывает какого-то другого, совершенно другого, значительно менее уязвимого и более непреклонного человека, чем Вальбен Лоулер.

Доктор хмыкнул и смущенно произнес:

— Возможно, я и произвожу подобное впечатление со стороны, но как же все ошибаются.

— А я всегда полагал, что личность — это именно то, каким предстает в жизни человек перед окружающими, — резонно заметил священник. — Ваши мысли о самом себе — вещь абсолютно ненадежная и не имеющая никакого значения. Вас могут оценить объективно и по достоинству только другие люди.

Лоулер бросил в его сторону удивленный взгляд. Длинное суровое лицо Квиллана казалось совершенно серьезным.

— И вы в это верите? — поинтересовался Вальбен, замечая, что в его голосе начинают проскальзывать нотки раздражения. — Давно уж не слышал подобной ерунды. Но нет, конечно, нет… Вы просто шутите, не правда ли? Знаю, вам нравятся шутки такого рода.

Священник промолчал. Они застыли рядом, освещаемые первыми лучами утреннего солнца. Лоулер уставился в пустоту за бортом, которая утратила четкость очертаний и превратилась в большое расплывчатое пятно, состоящее из множества подпрыгивающих разноцветных клякс, — бессмысленный танец водяных цветов.

Несколько секунд спустя Вальбен принялся уже более пристально всматриваться в происходящее на поверхности океана.

— Думаю, что даже водяные цветы не так уж неуязвимы, — заметил он, указывая на воду. Пасть какого-то огромного подводного существа показалась в дальнем конце пространства, заполненного разноцветными водорослями. Оно медленно двигалось среди них, не поднимаясь на поверхность и образуя темную зияющую пропасть, в которую десятками проваливались яркие цветы. — Какими бы ни были ваши стойкость и сопротивляемость, но настанет момент, и появится нечто такое, что обязательно проглотит вас. Разве не так, отец Квиллан?

Ответ священника унес внезапный порыв ветра, и вновь воцарилось холодное молчание. В памяти Лоулера продолжали звучать слова святого отца: «Личность — это именно то, каким предстает в жизни человек перед окружающими. Ваши мысли о себе — вещь абсолютно ненадежная и не имеющая никакого значения». Совершенная чушь! Не правда ли? Конечно, чушь. И тут Вальбен услышал свой собственный голос, зазвучавший помимо его воли.

— Отец Квиллан, почему вы решили прибыть на Гидрос?

— Почему?

— Да, почему? Это ведь чертовски неуютная и негостеприимная планета для любого человека. Она создана не для нас… Мы живем в крайне стесненных условиях. Кроме того, попав сюда, вы обречены остаться здесь навеки. Эту планету нельзя покинуть. Почему вам захотелось навсегда застрять в подобном мире?

Глаза священника странным образом оживились, и он с жаром произнес:

— Я прибыл сюда, потому что ощутил неотразимое очарование Гидроса.

— Ну-у, это не ответ.

— А вы… — в голосе Квиллана послышалось нечто новое, словно он почувствовал, что Лоулер подталкивает его произнести вслух то, о чем не хотелось говорить. — Давайте определим мой приезд следующим образом… Э… Я прибыл сюда потому, что это место, где собираются все отбросы Галактики. Здесь мир, населенный всякого рода изгоями, отщепенцами, отребьем космоса. Так выглядит Гидрос, не правда ли?

— Конечно, нет.

— Все вы — потомки преступников. В остальной части Галактики больше нет подобных людей, в других мирах все мыслят и живут более здраво.

— Я очень сомневаюсь в вашем утверждении. — Лоулер не мог поверить, что Квиллан говорит совершенно серьезно. — Да, мы действительно потомки преступников, вернее, некоторые из нас. Сие — не тайна. Мы все знаем… Моего прапрадеда выслали сюда из-за какого-то несчастного стечения обстоятельств, вот и все… Правда, он случайно убил человека. Но предположим, что вы правы, и мы — просто отбросы и потомки отбросов. Почему же тогда вам захотелось поселиться среди нас?