Сергей Алексеев - Сборник Сокровища Валькирии. Компиляция. Книги 1-7

— Пью за женщин, — невыразительно проронил полковник и выпил.

Она с трудом, словно кипяток, осушила бокал и, положив его на пол, толкнула — хрусталь, покатившись, тонко зазвенел.

— Ждёте, когда я покаюсь? — низким незнакомым голосом спросила она. — Для этого взяли с собой… по грибы?.. Только не дождётесь.

— Зачем же так трагично? — Арчеладзе сел около неё на шкуру, дотянувшись, поднял пистолет Нигрея. — Мне нравится, когда вы шепчете. У вас приятный шёпот… И взял я вас не для покаяния.

— Я понимаю, — вымолвила она. — Взяли для других целей… Придётся немного подождать, товарищ полковник. Налейте мне водки! Целый бокал. Тогда я с вами пойду в спальню и сделаю всё, что пожелаете. Но всё равно не стану каяться.

— Идите отдыхать, Капитолина, — он протянул ей пистолет. — Спросите у барышень, где ваша спальня. Идите! Спокойной ночи!

— А это… зачем? — спросила она, глядя на пистолет.

— Для самообороны от начальника, — невозмутимо сказал полковник. — Суд вас оправдает, если «пожарник» поможет…

Капитолина встала и стремительно вышла из зала. Арчеладзе несколько минут сидел, глядя в огонь остекленевшими глазами, затем принёс на медвежью шкуру блюдо с остывшим жареным мясом, бутылку клюквенной настойки и большую глиняную кружку. Он выбрал кусок побольше, с косточкой, насадил его на конец кочерги и сунул его в огонь. Жир на огне затрещал. Приятный, желаемый запах слегка будоражил. Полковник вылил всю бутылку в кружку и в предвкушении стал ждать, когда обжарится, возьмётся крепкой коркой мясо. Много ли человеку нужно? Совсем немного, чтобы почувствовать себя мужчиной. И провалитесь вы все со своими проблемами, муками совести и комплексами! Пусть каждый отвечает за себя и перед самим собой.

Он пил из кружки, без всяких ножей и вилок ел мясо, отгрызая его от большого куска, не пьянел и не ощущал сытости. Медвежья шкура и живой огонь создавали впечатление первозданности жизни и чувств. Не хватало лишь женщины рядом, которая бы точно так же могла есть и пить с ним, смело глядя в глаза и на огонь. Ему вспомнилась в тот миг та, что была в вишнёвом «Москвиче» — тёмноволосая, с огромными глазами, смотрящими открыто и прямо. Вот кто бы разделил с ним трапезу! И он был уверен, что ему будет безразлично, кто она, почему она оказалась в этой странной машине. Даже бы имени не спросил, ибо важнее всего было сейчас видеть рядом символ воплощённой женственности, а не плотскую её суть.

Управившись с трапезой, полковник скомкал край шкуры, сделав себе изголовье, и лёг у огня. Было так хорошо, что он засмеялся и уснул. Пламя камина просвечивало веки, и сон оттого снился в багровых тонах. Будто по необъятной и какой-то первозданно-пустой земле бредут люди, эдакий «железный поток» от горизонта до горизонта. Живая эта река огибает холм, движется по долинам, поднимается на горы, и невозможно рассмотреть ни одного лица. Будто они бегут от неведомой трагедии, случившейся где-то за горизонтом, и это можно заметить лишь потому, что люди опалены огнём и над головами потока реет ощущение тревоги и страха перед стихией. Полковник вдруг сообразил, что видит великое переселение народов, что совершается оно вовсе не из-за потопа или извержения вулкана, а по какой-то другой, неведомой причине, в основе которой лежит ритуал, обрядовое действо, инстинкт, равный по силе инстинкту перелётных птиц. И эта догадка всколыхнула его, возбудила в нём стремление и страсть к движению. Но он никак не мог приблизиться к людскому потоку, хотя бежал с горы вниз и кричал, словно домашний гусь, завидев осеннюю стаю диких перелётных гусей.

Полковник проснулся от собственного крика и с щемяще-тоскливым, тревожным чувством. Всё было по-прежнему, только дрова догорели, рассыпались в дотлевающий, подёрнутый пеплом уголь. В зале было почти темно. Кажется, в охотничьем тереме все спали — тишина постукивала в ушах. Он пробрался в коридор, освещённый неяркими бра из лосиных рогов, отыскал туалет и тщательно умылся. Остатки сна и воспалённая живым огнём, иссохшая кожа на лице — всё отошло. Осталась лишь тревога, вынесенная из сновидения. Полковник вдруг вспомнил о Нигрее, быстро пошёл в конец коридора и открыл дверь его спальни — постель даже не расстилали. Его сумка и корзина валялись возле порога… Он шагнул к соседней двери, где должен был ночевать Воробьёв, но замер: из спальни явственно доносился скрип кровати и «характерные возгласы», как писала наружка в донесениях…

На миг ему показалось, что там, у Воробьёва, сейчас Капитолина. Чтобы досадить Арчеладзе, отомстить ему за то, что выставил из зала, не послушал советов «убрать уши»… Решил, что полковник напился в одиночку и уснул у камина. Воспользовался, стервец…

Однако он в тот же момент и раскаялся за свою ревность: Капитолина вышла из своей спальни и притворила дверь спиной. Сиреневая хламида — то ли ночная рубашка, то ли халат — волочилась по полу, скрывая руки и шею.

— Простите меня, Эдуард Никанорович, — слабо попросила она. — Я думала о вас дурно… Я не поняла, что вы хотите… Что с вами…

— Где Нигрей?

— Не видела… Но кто-то ходил на улице, под окнами.

Полковник выбежал на высокое, с галереей, крыльцо. Ветер сотрясал фонари, в свете которых мельтешил дождь со снегом. Кругом ни души, в домах обслуживающего персонала света не было — третий час ночи, лишь во дворе одного в маленькой летней кухне горели окна. Арчеладзе обошёл терем. Рубашка из «мокрого» шёлка прилипла к телу. Показалось, что на берегу, у ивняка, мелькнула человеческая фигура.

— Нигрей?! — крикнул он и побежал на призрак.

Оттуда донеслось приглушённое ворчание: охотничья лайка грызла ободранную лосиную ногу с копытом…

Он вернулся к терему, на всякий случай заглянул в машину сквозь заплаканное окно — пусто. Надо было поднимать тревогу! Этот самолюбивый идиот может сделать что угодно! И тогда подтвердится самая страшная версия: все люди, к которым он прикасался, немедленно умирали…

Полковник перескочил через забор и направился к летней кухне. Свет из окна слепил, не позволял рассмотреть, где вход… Он приблизился к дощатому домику и услышал пение. За отпотевшим стеклом Арчеладзе увидел две фигуры, сидящие за маленьким столом с бутылками и стаканами. Нигрей и егерь пели, упёршись лбами, ничего не видя и не слыша, кроме себя…

Арчеладзе вернулся в терем, сунулся было в зал, к камину, однако там и углей не осталось. Он вздул лёгкий пепел и лишь запорошил себе лицо. Подрагивая от озноба, он прихватил со стола непочатую бутылку, стакан и направился в свою спальню. За дверью Воробьёва стонала кровать, слышались сдавленные вопли и страстное мычание: похоже, у него была оленица… вот кому всё нипочём! Ни боли, ни мук совести! Полковник отворил дверь к себе и тут же услышал все эти звуки ещё явственней: перегородки между спальнями были хилые. Он сдёрнул с себя рубашку и бросил на пол, как мокрую половую тряпку. Нашарил в темноте полотенце на спинке кровати и вдруг увидел на подушках неясное очертание головы в орнаменте светлых волос.