Влад Тарханов - Разорванная цепь [СИ]

Уже в столице Павел вновь поймал частника. Около метро это было не так уж и сложно сделать, частник заломил, как для утра, но Павел не спорил. Они приехали по нужному адресу, Полянский расплатился и вышел из машины. Он вышел за два квартала от нужного ему места, на пересечении Литовского бульвара и улицы Айвазовского, и теперь прошелся пешком. Это пересечение образовывало какое-то подобие площади, вот только площадью не являлось. Павел перешел на нужную ему сторону улицы, теперь ему предстояло пройти перед торговым комплексом с супермаркетом, носившим звонкое название "Перекресток". Не смотря на раннюю рань, у супермаркета на стоянке уже было полным-полно машин, кажется, его частник припарковался там же, бомбила, точно подыскивает кого-то на обратный рейс. Паша прошел теперь мимо большого дома, состоящего из двух корпусов, сверился с бумажкой, он был в нужном месте, свернул во двор, отметил наличие еще одного ориентира — небольшого стадиончика, повернул еще раз, и оказался у нужного дома. Было только восемь часов утра, когда он оказался перед дверью, которая была ему нужна. Он подумал, потопал, понял, что откладывать все равно некуда, набрался смелости, позвонил. Никто не открывал, он еще раз позвонил, потом еще и еще. Настойчивость принесла свои плоды: из-за двери послышалось шарканье, шум, и какое-то старческое причитание. Дверь открылась, из-за нее высунулась лысая круглая физиономия с клоками седых волос на плешивом челе. Старческое причитание перешло во вполне ощутимое брюзжание.

— И что такое нужно вам, молодой человек, от меня да в такую раннюю рань?

— Простите, вы Самуил Аркадьевич?

— Ну вот, вы еще знаете, как меня зовут, очень мило, таки заходите тогда.

Дверь распахнулась. Старик оказался еще меньше, чем показался Павлу. Он был очень небольшого росточка, кругленький, с большой головой, в шлепанцах на босу ногу, закутанный в старый халат какого-то больничного сероватого оттенка. Павел присмотрелся: чтобы казаться выше, хозяин квартиры ставал на небольшую скамеечку.

— Теперь вы мне можете сказать уже, молодой человек, кто вам таки посоветовал ко мне обратиться, и что вы хотите от старого больного еврея в такую раннюю рань?

— А если не скажу, обидитесь? — Павел смотрел на старика и не мог не сдержать легкой улыбки.

— Какой неправильный разговор у нас с вами получается, молодой человек, вот вы слушайте сюда, что вам старый еврей Самуил расскажет. Я ведь понимаю, что вы пришли сюда не спросить меня, плачу ли я налоги, или не краду ли электричество у нашего государства, или я не прав?

— Вы правы, Самуил Аркадьевич, я к вам по делу. И имя я ваше узнал отнюдь не в домкоме.

— Так и я таки себе думаю: какой получится у нас разговор, если молодой человек мне не доверяет?

— Извините, Самуил Аркадьевич. У меня есть друг один. Он как-то о вас упоминал. Миша Корбут…

— Мишанька? Как же, помню, помню, очень приятный молодой человек. Привет ему передайте от меня, ладно?

— Извините, не передам. Он умер. Недавно.

— Ах, какая жалость, какая жалость… Какой хороший был человечек. Да, так что же вы не присаживаетесь? Прошу вас, чувствуйте себя как дома. Может быть, вам нужен кофе? Так я сварю.

— Извините, Самуил Аркадьевич, можно я сразу к делу?

— Так давайте к делу.

— Мне нужен новый паспорт. Загранпаспорт. И виза. В Штаты.

— Как вам надо, так вам и сделаем, только так будет стоить дороже, и мне надо ваше фото.

— Я принес.

Павел протянул фотографии, которые сделал еще вчера в Егорьевске.

— Что-то вы, молодой человек, тут на себя не совсем такой похожий.

— Это бывает, фото правильное.

— Понимаю. Таки я вас очень понимаю. Вы расценочки знаете?

Павел молча протянул свернутые в трубочку купюры. Старик спокойно развернул трубочку и медленно, аккуратно все пересчитал.

— На когда вам все это добро надо?

— На чем раньше.

— Еще столько же.

— Возьмите. — Павел протянул еще одну трубочку из свернутых зеленых бумажек. Глаза старика засветились привычной зеленобумажной алчностью, голосок стал сразу же приторно-слащавым, аж до тошноты.

— Сегодня, в пять. Не забудьте меня таки навестить.

Москва. Одинцовский район. Молоденово. Коттедж советника Погожина. 05 апреля 2010 года.

Сегодня в Москве было холодно. Ветер рвал крыши, ветер рвал дома, ветер рвал и нес в себе дождь, и каждая капля дождя норовила хлестнуть по лицу, передать телу тот холод, от которого тело человеческое пряталось в теплую одежду. Даже малый путь казался человеку чем-то героическим в такую погоду. Дождя еще не было, но погода, что называется, дождила. Арсений Ростиславович Погожин весело подумал, что сегодняшний день можно было бы со смелостью назвать Непогожиным. Легкий каламбур привел его в некий восторг, который был в его положении неуместным. Слишком много неудач было в его багаже в последнее время, ну а призрак удач потому и призрак, что его не поймаешь за хвост, как не стремись. Впрочем, сейчас Погожин даже больше думал о том, какие выгоды ему принесет работа с Николаем Замятиным. Надо сказать, что о существовании Замятина Погожин так и не решил: ставить в известность руководство организации про существование этого пленника, или не стоит? Оставить эту игру для себя лично? Даже после того, как уже две недели проработал с этим молодым изобретателем, Арсений Погожин так и не определился с выбором. Замятин был гением, но его гений был условным, потому что слишком непонятным. А получиться из всего этого что-то приличное могло только в том случае, если его значки-закорючины не были бредом воспаленного сознания, а правдой в последней инстанции, языком, который был никому не ведом. Это была просто интересная игра. Если она могла принести какие-то плоды, то плоды были весьма и весьма заманчивые, а если плоды были нулевые, то и жалости к расходному материалу не было. Хотя бы удовольствие от забавной игры получил бы, и то хорошо. И если бы у Замятина хоть что-то получилось, то делиться этим с кем-то не было никакого смысла.

Ветер бросил в лицо последнюю пригоршню мелких пронзительных капель. Арсений отмахнулся от назойливого покушения природы, и через минуту оказался внутри личной тюрьмы. Как владелец бункера, превращенного в тюрьму, Погожин чувствовал себя более чем комфортно.

— Как ваше самочувствие, Николай Петрович?

Погруженный в тяжелые думы, Замятин не сразу заметил вошедшего, а от слов Погожина даже непроизвольно вздрогнул. Он перевел тяжелый, почти что безумный взгляд на вошедшего, чуть встрепенулся, и медленным, тягучим голосом монотонно произнес:

— Благодарю вас, со здоровьем все в порядке.