Александр Хиневич - Неизведанные гати судьбы [СИ]

Спешившись с лошади, я осмотрелся по сторонам. Иван Иваныч увидев удивление на моём лице, подошёл и тихо сказал:

— Демид Ярославич, ты тут не удивляйся особо. Возвращение помещения представительства промысловой артели, и по возможности всех его бывших работников, были одними из основных условий, при заключении «договора на поставку продуктов в город» с местными властями. Как сам можешь видеть, когда чиновникам хочется вкусно пожрать, они на многое способны. Они даже готовы вернуть то, что им раньше никогда не принадлежало. Как я вижу, представители власти больше десятка ваших бывших работников нашли, и направили сюда наводить порядок.

— Иван Иваныч, а ты случайно не знаешь, что здесь было после того, как мой отец временно прикрыл наше представительство в Барнауле?

— Поначалу тут всё было по-старому. Ваши работники хорошо присматривали за порядком и чистотой. Видать ваш отец им хорошо заплатил, раз они старались делать всё по совести. А когда в Барнаул вернулись большевики, то представители власти первым делом разогнали по домам всех ваших работников. В здании представительства, Советская власть решила устроить ночлежку для «рабочих и обездоленных крестьян». Правда, уже через год эта ночлежка превратилась в обычную «малину», в которую регулярно наведывались чекисты и проводили полную зачистку помещений. Так что не особо удивляйся, если в подвальных помещениях, вдруг несколько трупов откопают. Примерно полгода назад, власти отсюда всех выселили, а у ворот поставили вооружённую охрану, которая следила чтобы в здание никто не проник. Что тут в дальнейшем хотели устроить власти, мне неизвестно.

— Благодарю, что просветил, Иван Иваныч. Видать веселились, тут все кому не лень, от всей души.

— Какие времена — такие и нравы, Демид Ярославич.

— Знаком с речами древнеримского оратора Марка Туллия Цицерона?! — я очень удивлённо посмотрел на нашего старшего обоза.

— Конечно знаком, а что тут удивительного? Ты наверное подумал, после рассказа Светозара, о наших с ним злоключениях, что я какой-то неграмотный мужик, который всю свою жизнь провёл по тюрьмам да каторгам, а посему, кроме русского обиходного языка, да тюремной фени, ничего знать не знаю?

— Не буду скрывать, Иван Иваныч, изначально я так и подумал.

— Вот и хорошо, что ты сейчас правду сказал, Демид Ярославич. Между своими не должно быть недомолвок и непонимания. Честно тебе скажу, мне личины простого неграмотного мужика, и репутация тюремного Ивана, частенько помогали выжить в самых необычных и очень опасных условиях. Ты можешь не поверить, но у меня за спиной два высших образования. Я, во времена бурной молодости, закончил Варшавский и Берлинский университеты. Имею степени магистров юстиции, а также истории и философии. Так что, насчёт Цицерона мне много чего известно. Я могу тебе добавить, что он прославился не только как прекрасный оратор. Марк Туллий, за время своей жизни, на разных поприщах сумел отличиться. Он был видным политическим и государственным деятелем, великолепным мыслителем, а также прекрасным юристом и хорошим писателем. А свою знаменитую фразу «О, времена! О, нравы!», он произнёс в храме Юпитера Статора, в своей первой речи против заговора Луция Катилины, в созванном им заседании Сената города Рима.

— Я таких подробностей не знал, Иван Иваныч. После окончания изучения латинского языка, я прочитал несколько старых книг написанных на латыни. В одной из таких книг было написано, что данная фраза принадлежит древнеримскому оратору Цицерону, — сказал я, передавая свою лошадь подошедшему работнику из представительства.

— Если есть желание, то я могу процитировать часть из его речи, где была произнесена эта знаменитая фраза? Могу процитировать, как на латыни, так и в вольном русском переводе. Она звучала против одного римского политического деятеля, которого звали Луций Сергий Катилина.

— Тогда лучше послушать на русском, иначе нас окружающие неправильно поймут, — сказал я Иван Иванычу с улыбкой. — Сам посмотри, работники из представительства, что нашими лошадями и обозом сейчас занимаются, уже своё любопытство решили потешить. Видишь как они уши свои греют? Ежели ты сейчас мне на латыни начнёшь что-либо говорить, то они тебя однозначно за скрывающегося от властей католического священника примут.

— Хорошо. Я понял тебя, Демид Ярославич. Слушай, что в той речи говорилось: «Неужели ты не понимаешь, что твои намерения открыты? Не видишь, что твой заговор уже известен всем присутствующим и раскрыт? Кто из нас, по твоему мнению, не знает, что делал ты последней, что предыдущей ночью, где ты был, кого сзывал, какое решение принял? О, времена! О, нравы! Сенат все это понимает, консул видит, а этот человек всё еще жив. Да разве только жив? Нет, даже приходит в сенат, участвует в обсуждении государственных дел, намечает и указывает своим взглядом тех из нас, кто должен быть убит, а мы, храбрые мужи, воображаем, что выполняем свой долг перед государством, уклоняясь от его бешенства и увертываясь от его оружия». Всё это было сказано во времена упадка римского государства. Когда шла непрестанная борьба за власть.

— Да уж, ничего в нашем мире не меняется. Так было в старые времена, так происходит и в нынешнее время. Все кто стремится захватить власть, всегда готовы проливать реки человеческой крови. Причем, при достижении вершин власти должна проливаться не их кровь, а непременно чужая. Себя любимых они тщательно берегут, считают что они гораздо высокороднее и важнее, чем другие люди. Я не понимаю, откуда в таких личностях непреодолимая тяга к власти, и почему они всегда, только себя видят управляющими другими людьми. С какой такой стати, они решили, что все остальные люди рождаются только для того, чтобы выполнять их приказы и распоряжения? Кто им внушил, что их, таких «умных и важных», все люди должны холить и лелеять, только за то, что они имеют какое-либо отношение к власти?

— Умеешь ты задавать вопросы, Демид Ярославич, — улыбнулся Иван Иваныч, — но для начала постарайся успокоиться, а то на нас действительно работники стали обращать внимание. Ежели у тебя появится желание, то после того, как закончим в городе все наши артельные дела, мы можем уединиться где-нибудь, и после совместной трапезы с бутылочкой доброго вина, побеседовать по душам. Как тебе такое предложение?

— Да я не против хорошей беседы, Иван Иваныч, вот только я не пью ничего хмельного или спиртного, ибо не вижу смысла в затуманивании разума.

— Не беда, главное насчёт беседы мы с тобой договорились, а вместо вина, я постараюсь нам достать хорошего чаю. А теперь пошли, посмотрим, куда нас с тобой работники на постой решили определить.