Сергей Соломин - Доктор-дьявол [Избранные сочинения. Т. III]

— А знаете, мне страшно захотелось есть.

— К сожалению, сударыня, я располагал сегодня работать недолго и не взял с собою ничего. Обыкновенно же я приготовляю сам завтрак на спиртовой горелке.

Личико Мадлен затуманилось, но у нее сейчас же блеснула новая мысль.

— Я придумала. Это будет отлично! У меня здесь в свертке сырые каштаны. Мы их испечем. Несите скорее вашу горелку.

— Я советовал бы, сударыня, печь в третьей комнате. Там большой вентилятор. Будет запах.

В третьей, почти пустой комнате началось приготовление каштанов. Горелый запах заставил Мадлен смешно сморщить нос, но она была вся увлечена мыслью, что это похоже на необитаемый остров и очень весело.

Оказалось, что спирта в горелке немного, а бутылка пустая.

Каштаны не допеклись.

— Ах, я придумала!

И, сбегав в первую комнату. Мадлен принесла связку бумаг. Быстро сняла полку, рассыпала документы по полу и, присев, стала жечь их под треножником горелки.

Голуа с ужасом видел, что это донесение с Крита тайных французских агентов, а товарищ министра говорил о готовящемся конфликте между Грецией и Турцией и приказал сделать доклад. Но чиновник чувствовал, что он катится по наклонной плоскости и будет совершать преступление за преступлением.

— Пожалуйте обедать, ваше превосходительство! — шутливо доложила Мадлен, перенося готовые каштаны в первую комнату. Горячую закопченную сковороду она поставила на раскрытую копировальную книгу и как раз на ту страницу, где было оттиснуто конфиденциальное письмо министра.

Но Голуа был окончательно выбит из колеи. Перед ним мелькало раскрасневшееся женское личико и в голове неотступно стоял мимолетный образ обнаженных бледно-розовых ног, окруженных волнами кружев. Он угрюмо и размеренно чистил каштаны и ел их. Мадлен грызла, как молодая белка, и все повторяла:

— Какая прелесть!

Начинало темнеть и Мадлен сделалась скучной.

Тоска охватила и сердце Голуа. Как он доложит министру о разгроме документов в «секретном отделе»? И вместе с тем заползла тревога за себя и за эту молодую, хорошенькую женщину. Вода все поднималась, министерство будет пустовать, и они оба, заключенные в мрачных комнатах архива, обречены на голодную смерть.

— Я хочу пить!

Какое счастье, что сюда проведен пожарный кран водопровода! Но действует ли он? Вода полилась тонкой, захлебывающейся струйкой и не скоро наполнила стакан. Значит, грозят и муки жажды.

Мадлен совсем приуныла, когда он ей сказал, что электрическое освещение не действует. И в сумерках архивной комнаты раздалось женское всхлипывание.

— Сударыня, вы, может быть, уснули бы? Утром все выяснится.

Да, если больше нечего делать, она предпочитает уснуть.

Из связок бумаг он устроил ложе и покрыл своим пальто.

— Дайте мне жакет под голову!

Сам прилег в последней комнате, но не заснул. Мучили мысли, да и ноги заныли.

Встал и прошелся.

Там, где лежала Мадлен, уже слышалось тихое, сонное дыхание.

— Спит, как ребенок, — нежно прошептал Голуа.

Наконец, и его стало клонить ко сну, ревматическая боль стихла, сознание постепенно уходило…

— Ай, ай!

Отчаянный крик разбудил Голуа и он бросился к Мадлен.

— Ай, ай, что это? Кусает!..

Голуа зажег большую восковую спичку. С ложа прыгнуло что-то, грузно шлепнувшись о пол. Еще и еще. Спичка догорела, но при последней вспышке блеснули злые красноватые глаза на хищных мордах.

Да, сюда пробрались огромные крысы, выгнанные водой из подвалов министерства.

Голуа тоже вскрикнул, почувствовав укус в ногу, и сбросил толстое, жирное тело, взобравшееся на грудь.

Он зажег вторую спичку. Крыс было множество и они плотной толпой, оскалив зубы, готовили нападение на людей.

Голуа вспомнил о револьвере. Он всегда носил его с собою, но ни разу в жизни не пускал в дело. Вооружиться посоветовал начальник:

— На вас, как на заведующего агентурой, всегда может быть сделано покушение.

Теперь чиновничий мозг, столь чуждый мысли о физической борьбе, стал усиленно работать перед лицом смертельной опасности.

— Мадлен, возьмите спички и зажигайте их одну за другой.

Гулко раздался выстрел и одна крыса завертелась на полу, вся окровавленная. Голодные хищники растерзали ее в одно мгновение. Другие выстрелы были также удачны, но у Голуа всего шесть патронов. Выпустил последний.

— У меня нет больше спичек! — в ужасе закричала Мадлен.

Крысы сейчас бросятся. Голуа зажмурил глаза, хотя все равно ничего не видел в воцарившейся тьме…

Дверь «секретного отделения» с грохотом отворилась. Ослепительно-яркие лучи ворвались в комнату. Испуганные крысы разбежались, но Голуа похолодел от нового ужаса. Перед ним стоял сам товарищ министра, сопровождаемый сторожем Жозефом и отрядом полицейских с электрическими фонарями.

— Как, вы здесь, господин Голуа?..

Начальник запнулся, потому что увидел нечто поразительное. На груде секретных донесений сидела, поджав ноги, хорошенькая молодая женщина. Бросились в глаза развешанные дамские чулки и пара сапожек. Голуа, без пиджака и в одних носках, внушал самые ужасные подозрения.

— Так вот в чем заключаются ваши воскресные занятия, господин Голуа! Я прибыл сюда, чтобы убедиться лично, не грозит ли опасность от воды «секретному отделу», а вы… вы, милостивый государь, обманув доверие начальства, принимаете здесь женщин. Потрудитесь немедленно очистить помещение вместе с вашей любовницей. А завтра я жду вашего прошения об отставке.

Товарищ министра круто повернулся и ушел. И в первый раз со времени далекого детства Голуа зарыдал и полицейским показалось, что это не человек плачет, а жалобно воет и лает избитая собака.

Товарищ министра поверил объяснениям Голуа и оставил его на службе. Узнав историю гибели донесений с Крита, он тяжело вздохнул, вспомнив собственные любовные приключения.

— Да, милый друг, женщины всегда ведут мужчину к преступлению и вы счастливы, что не имеете с ними дела.

Но Голуа не походил уже на прежнего Голуа. В поспешном бегстве из архива он не спросил ни фамилии, ни адреса Мадлен. А соблазнительный образ хорошенькой женщины, ее личико, ее обнаженные бледно-розовые ноги не покидают воображения чиновника и в ушах его то и дело слышатся задорный молодой смех и эти восклицания: «Ах, какой вы смешной!»

Голуа ходит по улицам Парижа, уже освобожденного от мутных волн Сены и Марны, но не обращает внимания на ужасные последствия наводнения. Он вглядывается пристально в каждое женское лицо и страшно волнуется, когда находит сходство с Мадлен.

И готов вновь совершить преступление по службе.

Трауберг, по обыкновению, поднялся с постели в 6 часов утра. День его был точно распределен и за десять лет он ни в чем не изменял раз заведенному порядку. Спал всегда один, без жены, на жесткой койке и, вставши, принимал холодный душ.