Андрей Максимов - Самоубийство Земли [Повести и рассказы]

Игорь стоял на коленях, ожидая продолжения. Но его не было. Странно только, как мог Бог предлагать ему остаться на этой планете, пусть даже в самом распрекрасном городе? Он прилетел открыть тайну, только смерть могла его заставить остаться здесь навсегда. И разве Бог мог не знать об этом?

Игорь поднялся с колен и с удивлением обнаружил, что все исчезли. И прыгающие, и стоящие, и атаман, и даже Джек — все.

В город он решил идти прямо сейчас: немедленно выяснить, что ж это за город такой, из которого никто не возвращается.

Но едва сделав пару шагов, Игорь понял, что у него, действительно, нет сил. Лег прямо на траву и мгновенно уснул.

Приснился Игорю отец. Отец пытался что-то сказать ему, кричал, жестикулировал. Но сын ничего не слышал, и потому лишь глупо улыбался.

Едва первые солнечные лучи, разумеется, робко, разумеется, позолотили все то, что им положено было позолотить, Игорь поднялся и отправился в путь.

Его голова была приятно пуста. В этот утренний свежий час, когда — небо! когда — трава! когда — птицы! когда… Вобщем, в этот утренний свежий час все напасти вчерашнего дня казались произошедшими не с ним, а увиденными в кино. Нельзя было себе представить, чтобы здесь, на этой совершенно земной планете, где — небо! где — трава! где — птицы! — где… Короче, чтобы именно здесь приключилось что-нибудь ужасное и трагическое.

Игорь хотел побыстрее забыть, что с ним произошло вчера и это ему легко удалось. Даже про Божественный голос с высот он старался не думать. Успокоил себя: «Бог смотрит за мной», — и пошел навстречу городу.

Город начинался сразу, вдруг, будто огромной рукой его воткнули в землю со всеми этими домами, небоскребами, башенками, церквями. И чем ближе Игорь к нему приближался — тем странней казался город.

Дома были совершенно земными, и жители, которые начали ему попадаться все чаще, без сомнения, были людьми. Но нигде на земле невозможно не то что увидеть такой город, но даже представить нечто подобное.

В городе этом безо всякой системы перемещались эпохи и стили. Здесь высились старинные — из XX века — небоскребы и еще более древние каменные дворцы. Одни улицы были выложены камнем, но стоило свернуть — появлялся асфальт, а за следующим углом — современные движущиеся тротуары. Здесь мчались машины всех марок, — начиная от самых первых, с огромными колесами, и кончая современными, едущими почти бесшумно, и тут же рядом — скользили кареты. Очень скоро Игорь понял, что люди здесь одеты в наряды едва ли не всех эпох, какие были на Земле.

Его удивляло, что проходящие мимо люди — будем называть этих существ так — кивали ему, улыбались. Будто узнавали в нем давнего знакомого.

Игорь сел на лавку, закурил трубку… Только тот, кто понимает разницу между бессмысленным курением сигареты и благородным процессом раскуривания трубки, может понять то блаженное состояние, в которое впал Игорь. Забыл, что он черт-те где, а не дома, что испытания еще наверняка не кончились, что, наконец, он ни на сантиметр не приблизился к разгадке тайны этой планеты… Игорь сидел на лавке, курил трубку и разглядывал очаровательных женщин, которые, проходя мимо, обязательно улыбались ему. И если они не были француженками, то кем же они были!

Его одиночество длилось недолго. К нему подошел человек в форме русского офицера XIX века, щелкнул каблуками, представился:

— Честь имею. Лейб-гвардии конного полка корнет князь Александр Одоевский.

— Декабрист? — удивился Игорь.

Вместо ответа Одоевский спросил:

— Разрешите присесть?

Игорь разрешил. Разумеется.

Кто такие декабристы, Игорь знал хорошо. И не только потому, что вообще увлекался прошлым. С особым вниманием он изучал судьбы тех, кто сознательно шел в историю, кто хотел стать историческим человеком. Он любил декабристов не за то, что они выступили против царя, — Игорь как раз не очень понимал, зачем это надо было делать, — он любил их за то, что они шли на смерть только ради того, чтобы их помнили потомки.

Покосился на сидящего рядом человека. Одоевский был катастрофически молод. Ясно, что и усы-то он отрастил исключительно для того, чтобы выглядеть старше. Огромные глаза Одоевского глядели печально, такие глаза могли принадлежать только человеку, который постоянно думает о чем-то грустном, даже безысходном.

Продолжая глядеть в небо, Одоевский не прочел, а произнес:

— Это ваши стихи? — наобум спросил Игорь.

— Узнали? — обрадовался Одоевский. — Балуюсь иногда. Хочется, знаете ли, чтобы потомкам, кроме имени моего, что-то еще осталось.

— Имя — это не так уж мало, — сказал Игорь. — Посчитайте, сколько на Земле было людей, и скольких мы помним имена. Были миллиарды, помним — единицы. И с каждым годом попасть в этот список становится все труднее. Чем лучше становится жизнь, тем труднее попасть в историю.

Одоевский рассмеялся.

— Неплохой афоризм. Мы с друзьями много думали об этом, но, сказать по правде, так сформулировать никто не додумался.

— Я, знаете ли, тут недавно, — Игорь улыбнулся, и улыбка почему-то получилась подобострастной. — Я с Земли. Так вот, может быть, вы объясните мне, что это за город такой странный? Пока я не могу ничего понять.

Одоевский смерил Игоря взглядом и спросил неожиданно:

— А самому хочется в историю попасть?

Игорь не знал, что ответить. Ему казалось, что Одоевский спрашивает не просто так, и от того, как Игорь ответит, зависит что-то важное в его жизни.

Он промолчал.

— Зачем же вы молчите? — Одоевский улыбнулся ободряюще. — Вы скажите: тщеславие? А что в нем худого? По трупам к благополучию идти — дурно, а с открытым забралом в историю… Ничего предосудительного в том не вижу. Видите ли, история не терпит людей слабых, пустых, никчемных. Так что легко понять: ежели хочешь избежать всех этих пороков — невольно приближаешь себя к человеку историческому. В сущности, у любого из нас есть два выбора: либо стремиться к тому, чтобы стать мещанином, эдакой, знаете ли, букашкой, жаждущей лишь есть да спать, либо воспитывать в себе человека исторического. Вот оно как все получается.

— А просто так жить нельзя? — спросил Игорь.

— Ежели представить, что Бог просто так создал человека, — тогда, наверное, можно, — усмехнулся Одоевский и предложил. — Если угодно, я могу проводить вас до русского сектора.

— Хотя бы название города вы мне можете сказать, — попросил Игорь.

— Разве в названии дело? — Одоевский на минуту словно бы задумался и сказал, показывая на трубку. — Хороший табак, французский, наверное.