Виктор Колупаев - Избранные произведения в одном томе

— Ну, — поднатужившись, согласился я.

— Истинные мнения, — продолжил Сократ, — тоже, пока они остаются при нас, вещь очень неплохая и делают немало добра. Но только они не хотят долго оставаться при нас, они улетучиваются из души человека и поэтому не так ценны, пока разум не свяжет их суждением о причинах. Будучи связанными, мнения становятся, во-первых, знаниями и, во-вторых, устойчивыми. Поэтому-то знание ценнее правильного мнения и отличается от правильного мнения тем, что оно связно.

— Ну, — поощрил я Сократа.

— Значит, с мнениями мы разобрались… Но вот что делать с разумом? Вопрос в том, глобальный человек, разумен ли разум человека? И куда он ведет человека?

— Куда это? — испугался я.

— Исследование, которое мы предприняли, — дело немаловажное, оно под силу, как мне кажется, лишь человеку с острым зрением. Мы недостаточно искусны, по-моему, чтобы произвести подобное разыскание, это все равно, что заставлять людей с не слишком острым зрением читать издали мелко написанные буквы. И вдруг кто-то сообразит, что те же самые буквы бывают и крупнее, где-нибудь в надписи большего размера! Я думаю, прямо находкой была бы возможность прочесть сперва крупное, а затем разобрать и мелкое, если это одно и то же.

— Так давай, Сократ, искать крупные буквы.

— А мы что делаем? Мы их уже читаем.

В «отливальню» с воплем: «Мочиться, мочиться и мочиться!» шумно ввалился деловой, правда, еще немножечко помятый, Межеумович, сходу, «на глаз» определил, где здесь самое лучшее место, коим оказалось среднее, стянул с себя штаны, пукнул сначала торжествующе и с некоторым превосходством, а потом уже удобно пристроился на мраморной доске. Вытащив из кармана пиджака какие-то бумаги, сотовый телефон, приладив его возле уха и рта, материалист начал издавать звуки сразу из двух отверстий, входного и выходного. Не знаю точно, не заметил, был ли у него второй телефон. Если и был, то он его ловко маскировал.

— Алле! Славный Агатий? Приветствую тебя из «отливальни»!.. Почему «отливальни», а не Мыслильни? Пзр-р-р!

— Какая Мыслильня без «сральни» и «отливальни»! — сказал Сократ и поспешно вышел.

Я же еще задержался по необходимости.

— Славный Агатий!.. Пзр-р-р!.. Мудрецы-то оказались немудрящими… Да ни хрена они не знают о Времени! Пзр-р-р!.. Записал, а как же… Питтак: «Время благодатно». Солон: «Можно вспомнить времена, которые еще только будут». А также: «Время покажет». Пзр-р-р!.. Периандр: «Выжидай благоприятного времени». А также: «Время — причина всего». А чего — «всего», когда всего-то и нету! Пзр-р… Биант: «Время — наилучший советчик». Пз-з… Фалес: «Время всего разумней, ибо иное оно уже открыло, а иное еще откроет». П-к… Тут новая партия прибыла. Фисиологи какие-то, мать их так и перетак. Язык сломаешь! Пока все.

Межеумович, видать, иссяк с обеих сторон. К тому же, и аппарат связи он уже спрятал в карман пиджака, и бумажки смял, как бы приготовив их к дальнейшему, окончательному и бесповоротному использованию.

В «отливальне» появился еще кое-кто из гостей и, чтобы не создавать очередь, как в единственный общественный туалет Сибирских Афин, я поспешил освободить место.

В помещении триклиния уже готовились столики с обедом. Каллипига задела меня горячим бедром и спросила:

— Головка не болит?

— С чего бы это? — удивился я.

— И то правда, — тут же согласилась хозяйка.

На свободном пространстве уже куражился Межеумович.

— Каллипига! — крикнул он, — Ты снова будешь раскладывать гостей с таким расчетом, чтобы мне досталось самое плохое место?

— Выбирай лучшее, пока они все свободны.

— Баба я, что ли, по твоему, или какой-нибудь неженка, чтобы, подобно вам, растянуться чуть ли не брюхом вверх на этих мягких ложах, подостлав под себя пурпурные ткани. А я стоя могу пообедать и выпить, прогуливаясь и закусывая. А ежели устану, то лягу на пол, опираясь на локоть, как наш вечно живой, хотя и мертвый Отец и Учитель, и все до единого его Продолжатели.

— Пусть будет так, — ответила Каллипига, — если тебе это приятнее.

После этого Межеумович с нахмуренным лбом стал ходить взад и вперед вокруг столиков с закусками, переходя туда, где спецраспределитель казался ему пообильнее, и, следуя за служанками, разносящими кратеры с вином, отпивая из каждого, чтобы найти наилучшее. При этом он громко рассуждал о добродетели и пороке, о неблагодарных слушателях, о всеобщем и явном упадке нравов, о необходимости вымести всякую нечисть железной метлой.

Межеумович уже явно становился надоедливым, но на этот раз Каллипига заставила его замолчать, кивнув служанке и велев ей подать диалектическому материалисту порядочный котил, наполненный вином покрепче. Диалектик взял чашу, некоторое время помолчал, потом бросился на пол и разлегся, опершись на локоть, а в другой руке держа кубок, в той позе, в какой художники обыкновенно изображают Отца и Учителя на съездах и партконференциях.

Я уже, было, подумал, что на лавках будут свободные места, тем более что диалектик, кажется, нашел свое, удобное и главное, но ошибся. На миг Пространство над двориком как бы разверзлось, и с неба медленно и торжественно снизошел сам Аполлон, держа на руках молодого еще человека. Мне всенепременно захотелось броситься перед ним на колени, но радостный возглас Каллипиги остановил меня.

— Пифагор! Радость-то какая!

Оказывается, это был какой-то Пифагор, а не Аполлон, но похож на Аполлона он был очень здорово.

— Радуйтесь все! — важно сказал этот самый Пифагор и опустил с рук на пол молодого человека. — Ферекид, мой учитель, — объявил он. — Только что похоронил…

«Похороненный» Ферекид тут же начал перемигиваться со служанками, и тем это явно понравилось.

— Паспортные данные! — не вставая с пола, заорал Межеумович.

— Да Пифагор это с Семейкина острова, — сказала Каллипига, — сын Мнесарха, а по другим паспортным данным сын Мармака, внук Гиппаса, правнук Евтифрона, праправнук Клеонима, богашевского изгнанника. А так как Мармак жил на Семейкином острове, то и Пифагор называется семейкиным.

Межеумович приставил палец к виску, как дуло пистолета к бревну, и, повертев им, сделал, видимо, в голове какую-то отметку.

— А вообще-то его отцом был сам Аполлон, — заключила Каллипига.

Ну, я же чувствовал, что без Аполлона тут не обошлось!

— А тот? — спросил диалектик.

— А это его учитель, Ферекид с Сироткина острова, сын Бабия, слушатель Питтака, похоронен учеником, надо полагать, с великими почестями.

— А отец? — спросил материалист.

— Бабий, — терпеливо повторила Каллипига.

— Как это бабий — отец? — удивился исторический, да еще и диалектический к тому же, материалист. — Отец должен быть мужиком. От сохи, или от письменного стола, но лучше всего, если от президиума совещания.