Александр Беляев - Человек-амфибия. Голова профессора Доуэля. Остров погибших кораблей

Но все-таки силы постепенно таяли. Из-за болезни Александра Романовича Беляевы не смогли эвакуироваться, когда стало уже ясно, что отстоять город не удастся. 6 января 1942 года в оккупированном фашистами Пушкине умер великий писатель-фантаст Александр Беляев.

Беляев ушел из жизни, может быть, не думая о том, что с его именем свяжут целую эпоху советской научной фантастики. Между тем дело обстояло именно так.

Ранние произведения Александра Беляева появились в середине двадцатых годов, почти одновременно с „Гиперболоидом инженера Гарина“ Алексея Толстого; последний роман печатался уже во время Великой Отечественной войны. Порой его называют „советским Жюлем Верном“. И не случайно: Беляева роднит с великим французом активный гуманизм и энциклопедическая разносторонность творчества, вещественность вымысла и дисциплинированное художественное воображение. Подобно Жюлю Верну, он умел на лету подхватить идею, едва зародившуюся на переднем крае знания. Даже его приключенческие книги нередко насыщены прозорливыми предвидениями. Например, в романе „Борьба в эфире“ (1928) читатель получал представление о радиокомпасе и радиопеленгации, о передаче энергии без проводов и объемном телевидении, о лучевой болезни и акустическом оружии, об искусственном очищении организма от токсинов усталости и улучшении памяти, об экспериментальной разработке эстетических норм и многом другом. Иные из этих изобретений и открытий сегодня уже претворены в жизнь, другие лишь начинают обретать черты реальности, третьи не утратили свежести научно-фантастической идеи.

В шестидесятых годах известный американский физик Лео Сциллард опубликовал научно-фантастический рассказ „Фонд Марка Гейбла“, удивительно напоминающий один из первых беляевских рассказов „Ни жизнь, ни смерть“. Сциллард использовал ту же самую проблему — анабиоз и пришел к такой же, как у Беляева, парадоксальной коллизии: капиталистическое государство у него тоже замораживает „до лучших времен“ резервную армию безработных. Беляев физиологически грамотно определил явление: ни жизнь, ни смерть, и угадал в нем главное — глубокое охлаждение организма. Академик В. Ларин имел основания говорить, что прежде чем проблемой анабиоза занялись ученые, ее основательно разработали писатели-фантасты.

Тайна беляевского мастерства не только в поэтическом воплощении научной гипотезы, но и в том, что писатель тонко чувствует ее внутреннюю красоту и оттого с такой изящной убедительностью превращает в идею художественную. Он утвердил в молодом жанре советской литературы уважение к научной мысли, как плодотворному источнику искусства. Уже Жюль Верн старался сообщать научные сведения в таких эпизодах, где они легко увязывались бы с приключениями. Беляев делает следующий шаг. Он включает научный материал в размышления и переживания своих героев, превращает в мотивировку их намерений и поступков.

Когда доктор Сорокин в романе „Человек, потерявший свое лицо“ объясняет Тонио Престо содружество гормональной и нервной систем как своего рода „рабочее самоуправление“ организма, в противовес точке зрения о „самодержавии мозга“ („Монархам вообще не повезло в двадцатом веке“, — мимоходом замечает он), эта образная информация и психологически подготавливает пациента к необычному лечению, и предвосхищает бунт знаменитого комика против самодержавной американской демократии. Научно-фантастический домысел насчет превращения уродца карлика в красавца атлета сразу же делается пружиной и приключенческого сюжета, и человеческой драмы, и социальной борьбы, в которую неожиданно увлекло киноактера невинное желание понравиться ослепительной партнерше. Научно-фантастическая посылка у Беляева не просто отправная точка занимательной истории, но и первооснова художественной структуры, источник поэзии. Оттого лучшие романы Беляева столь цельны и законченны, оттого сохраняют они поэтическую свежесть и тогда, когда научная основа устаревает.

Неистребимый интерес Беляева к неведомому всегда искал опору в факте, в логике познания, приключения же служат, главным образом, занимательной канвой. Впрочем, и вымышленная фабула нередко отталкивается у него от факта. Толчком к созданию романа „Последний человек из Атлантиды“ (1926) послужила, например, вырезка из французской газеты: „В Париже организовано общество по изучению и эксплуатации Атлантиды“. Беляев заставил экспедицию разыскать в глубинах Атлантики останки этой легендарной цивилизации, восстановить историю предполагаемого материка. Материал писатель почерпнул из книги Р. Девиня „Атлантида, исчезнувший материк“, русский перевод которой вышел в 1926 году Беляева увлекла мысль французского автора: „Необходимо… найти священную землю, в которой спят общие предки древнейших наций Европы, Африки и Америки“. Роман развертывается как фантастическое воплощение этой действительно большой и благородной задачи. Девинь очень живо реконструировал легендарную страну, спор о самом существовании которой не решен и по сей день. В известном смысле это была уже готовая научно-фантастическая обработка легенды, и Беляев воспользовался ее фрагментами. Он подверг текст литературной редактуре, а некоторые незаметные у Девиня частности развернул в целые образы. Девинь упоминал, например, что на языке древних племен Америки (предполагаемых потомков атлантов) Луна называлась Сель. У Беляева имя Сель носит прекрасная девушка.

Беляев сохранил стремление ученого-популяризатора не отрываться от научных источников. Девинь, например, связывал с Атлантидой легенду о золотых храмовых садах, по преданию, укрытых от опустошительного вторжения испанских конкистадоров в недоступные горные страны Южной Америки. Беляев поместил эти сады в свою Атлантиду. Была или не была Атлантида, были или не были сады, где листья вычеканены из золота, но достоверно известно, что высокая культура обработки металлов уходит в глубочайшую древность.

При всем том Беляев, писал известный атлантолог Н. Ф. Жиров, „ввел в роман много своего, особенно — использование в качестве скульптур горных массивов“. В его романе столица атлантов построена на гигантской ладони бога Солнца, изваянного в цельном горном кряже. По словам Жирова, Беляев тем самым „предвосхитил открытие“ его „перуанского друга, д-ра Даниэля Руссо, открывшего в Перу гигантские скульптуры, напоминающие беляевские (конечно, меньших масштабов)“. Это частность, конечно, хотя по-своему примечательная.