Майкл Коуни - Р26/5/ПСИ и я [сборник]

— Ума не приложу, зачем нам нужно было переезжать сюда и жить прямо здесь, — сказала она как-то вечером отцу, когда мы сидели около трехмерного телевизора, а ракеты слитно гремели вдалеке.

— Что ты говоришь? — Отец приложил ладонь к уху. Привычка, выработанная во время его работы начальником ремонтной службы в Пасифик-Нортвест. — Я ничего не слышу из-за клятого трехмерника!

Знала бы мать, где я провожу свое свободное время, у нее был бы реальный повод для беспокойства.

В колледже я повстречал Чарлсворта; он был моего возраста — четырнадцати лет. Я заприметил его, но до какого-то момента не заговаривал — у мальчишек это бывает. Однажды я был вовлечен в ссору и ударил девочку — не совсем, признаюсь, случайно. Она с плачем упала на землю. Аннет Ларуж была популярной личностью, и я сейчас же оказался среди врагов. Я удрал в дальний туалет и там, у умывальника, познакомился с Чарлсвортом, пытавшимся остановить кровь из носа. С взаимной симпатии и началась наша дружба — на все время учебы.

...Я хотел было остановиться и осмотреть разрушенное здание, но решил этого не делать: воспоминания были не самые приятные. Меня, как большинство людей, в школьные годы преследовал страх. Страх перед наказанием за невыполненное задание, страх перед сильным парнем с маленькими глазками и большими кулаками, боязнь оказаться случайно в классе с абсолютно чужими людьми, слушающими абсолютно непонятную лекцию. То есть боязнь обнаружить, что ты не на своем месте, — или, еще хуже, что именно на своем.

Хорошая жизнь начиналась после занятий, летними вечерами и в долгие выходные дни, когда время шло намного медленнее, чем сейчас... Как раз тогда мы с Чарлсвортом и нашли тайный проход в космопорт и стали с малой дистанции наблюдать, как приходят челноки. Именно об этих временах думал я, проезжая последние мили мимо редких лесных посадок, под огромной аркой, мимо зданий терминала — и прямо на бесконечное бетонное поле, где стояли старые корабли: одни — приземистые, словно крабы, другие — выше самих зданий, но все до одного прекрасные.

Спустя двадцать лет я вернулся в Пасифик-Нортвест.

Чарлсворт был вожаком. Это он нашел проход под высоким проволочным забором в том месте, где было подземное убежище.

— На случай, если корабль взорвется, — пояснил он довольным тоном.

В убежище было два входа: один снаружи проволоки, другой — внутри. Мы просто спускались по ступенькам, проходили через бетонный туннель, чтобы подняться в дальнем его конце. И вот ты на месте — моя грудь всегда вздымалась от торжества в этот миг — прямо на посадочной площади, в полумиле от здания терминала. Вокруг — челночные корабли: большие и малые, грузовые и пассажирские, некоторые с эмблемой Международной космической службы. Этих мы ни во что не ставили. Но большая часть принадлежала корпорациям — яркие униформы экипажей, броские названия вроде «Рандеву», «Орбитри», «Круговые космические пути», «Первый шаг», «Встречи темной полночью» или более прозаично — «Челноки Сида». Последние, правда, всегда выглядели так, словно им нужен ремонт.

Затем здесь бывали катера глубокого космоса со славных судов гигантских галактических корпораций, настолько богатых, что их корабли могли не только иметь, но и возить сквозь космос собственные челноки. Такие корабли — редкие перелетные птицы, и мы выискивали в бюллетенях дату их прибытия и сразу после занятий бежали в космопорт, чтобы вдоволь насмотреться на корабль, преодолевший много световых лет. Некоторые суда даже строились не на Земле. Катера, принадлежавшие таким корпорациям, как «Организация Хедерингтона» или «Космическая предприимчивость», достигали в чреве огромных звездных кораблей дальних пределов пространства, свидетельствуя о могуществе своих владельцев на далеких планетах.

И Чарлсворта, и меня все это околдовало; мы оба стремились провести каждую свободную минуту, наблюдая взлеты и посадки; он и я жалели о каждой минуте, потраченной на школу, — однако наше отношение к кораблям было различно в самой основе.

— Не пойму я, Сагар, с чего ты так заводишься, — сказал он мне однажды, когда к нам обоим вернулся слух после оглушительной посадки «Левиафана», челнока номер одиннадцать компании со странным названием «Вверх и вниз». — Ты следил за этим корытом, будто никогда его не видел.

— Сегодня я в первый раз видел, как «Старые ноги» приземляются, — ответил я осторожно (для регулярных гостей у нас были придуманы свои имена). Я вряд ли смог бы объяснить Чарлсворту, что наблюдать за посадкой «номера одиннадцать» мне было так же интересно, как за самым редким катером с самого отдаленного форпоста.

В этом и заключалась разница между нами.

Чарлсворт был коллекционером. Он всегда носил с собой книжечку, изданную как будто специально для него, — там числился любой корабль, который мог бы приземлиться в каком-нибудь из портов Земли. Книжка была выпущена при содействии всех крупных компаний и большинства мелких и предназначалась только для специалистов. Чарлсворт, однако, добыл контрабандный экземпляр и, когда видел любой корабль, заглядывал в свою книжку. Если корабль раньше не попадался, он отмечал его зеленой галочкой и был безумно счастлив. Смотреть на него в такие минуты было одно удовольствие. Так же, как и я, он с интересом следил за грохочущими дюзами корабля, идущего на посадку, но едва ему удавалось идентифицировать гостя, весь его интерес перемещался на печатную страницу. Его крысиное личико было сосредоточенно, он тщательно проверял свой список. В большинстве случаев разочарованно хмурился, резко захлопывал книжку и начинал задумчиво пинать ногой какой-нибудь камень. Я понимал, что это тупиковая страсть: отметки в книжке размножались, как зеленые водоросли, а счастливые моменты случались все реже. Заглядывая через его плечо, я мог в пределах нескольких месяцев определить, когда ему придется либо бросить свое увлечение, либо застрелиться.

Окрестности убежища тоже обрели свою собственную историю. Мы с Чарлсвортом были не единственными энтузиастами, собиравшимися здесь по выходным, и со временем разговоры в нашей компании стали приобретать ностальгическую окраску, когда мы начинали вспоминать, например, неудачную посадку «Виктории» («Первый шаг») прошлой осенью или похождения Стагга, который уже забросил это увлечение и перестал ходить с нами в космопорт. Восхождение Стагга к славе было недолгим, но памятным, настолько памятным, что высокую стальную конструкцию рядом с убежищем стали называть не иначе как Башней Стагга! Непосвященному могло показаться, что это обычная водонапорная вышка, но для нас она была Башней Стагга и всегда будет.