Майкл Коуни - Р26/5/ПСИ и я [сборник]

— Багира! — Аннет Ларуж поднялась из туннеля, неторопливо шагнула на солнечный свет и, едва псевдокот вернулся к ее ногам, притворилась, что не замечает Чарлсворта. Она обосновалась на травянистом пригорке у выхода из туннеля; с одной стороны — подружка Рита с кроличьим личиком, с другой — внимательный, настороженный псевдокот. Аннет что-то шепнула Рите, та захихикала, затем обе девочки надолго принялись рассматривать ближайшую ракету. Мы с Чарлсвортом тем временем неуклюже молчали.

Я спустился с лестницы и встал рядом с ним — его близость придала мне уверенности. На пригорке спокойный голос произнес:

— Некоторые тратят на чепуху массу времени, вместо того чтобы заняться чем-нибудь полезным. Да, Рита?

Ответ Риты был неразборчив и сопровождался хихиканьем.

— Как дети, — продолжала Аннет. — Собирают номера кораблей и записывают их в книжечки. У меня этим младший брат занимается. Ему восемь лет. Детское занятие.

Рита снова что-то сказала, и королева девятого класса мелодично рассмеялась. Я непроизвольно взглянул на Чарлсворта. У него было багровое лицо. Я обернулся к улыбающейся девчонке.

— Слушай, — прошипел я, — вас сюда не звали. Ваши замечания нас не интересуют. Валите обратно в туннель!

Она была того же возраста, что я и Чарлсворт, но имела сноровку — заставить мальчишек чувствовать себя маленькими и незрелыми. Она была замкнутой, словно ей не было нужды в восхищении и дружбе ее товарищей. Она заставляла нас ощущать себя зависимыми и никчемными.

Теперь я лучше понимаю дело. Глядя с высоты своего взрослого опыта, я понимаю, что Аннет Ларуж нуждалась в самоутверждении больше любого из нас, но в то же время казалось, что она уже молодая женщина, а мы с Чарлсвортом еще дети.

Она притворилась, что не заметила моего выпада, и задушевно обратилась к Рите:

— Некоторым людям надо поучиться хорошим манерам. — Она открыла маленькую модную сумочку, обследовала свое лицо в крошечном зеркальце и добавила: — Но нечего ждать хорошего от труса, который бьет девочек.

Я шагнул вперед: безумно хотелось разрушить эту ее непоколебимую самоуверенность. Подражая ее спокойному тону, я попытался привлечь на свою сторону логику:

— То, что я сбил тебя с ног, не делает меня трусом. Вот если бы ты сбила меня с ног, а я после этого побежал жаловаться учителю, я был бы трусом.

— Некоторые всегда придумывают себе оправдания, — проинформировала она Риту. Та с умным видом кивнула. К своему удивлению и негодованию, я услышал, как Чарлсворт одобрительно хмыкнул, словно засчитывая за ней победу в этой перепалке.

Неравный спор был прерван отдаленным гулом садящегося корабля. На наших глазах в небе образовалось белое облако, сносимое ветром в сторону по мере того, как невидимый еще корабль опускался сквозь облако собственного выхлопа. Даже теперь я могу оживить в себе трепет этих мгновений: живое восхищение этой наглядной мощью, сопровождаемое восхищением умозрительным, догадками: откуда он прилетел? Что за корабль и какой корпорации принадлежит? И (это уже касалось Чарлсворта) видел ли я его раньше?

Мятущееся пламя тянулось к нам пальцами, в воздухе творилась дьявольщина: он стал смесью грохота и мусорных вихрей. Это был большой корабль, трехногий и стреловидный — следовательно, довольно старый. Возможно, подумал я, один из местных челноков.

Я взглянул на Аннет, и мое сердце стукнуло от недостойной радости: ее глаза расширились, рот был открыт в захлебнувшемся крике — наверно, ей представилось, что огромная машина падает прямо на нас. Она прижалась к своему зверю, тот прижал уши и поднял верхнюю губу, перепуганно рыча.

Мы с Чарлсвортом нацепили очки и беспечно наблюдали, как пыль, камешки, бумажки крутятся у нас над головами, а девчонки хватаются за юбки. Псевдокот вырвался и, обернув хвост вокруг гениталий, бросился в туннель. Теперь земля тряслась; это была быстрая тяжелая дрожь — пульсирующий выхлоп бил ультразвуком в неподатливый бетон.

Гигантские ноги осторожно шагнули в нашу сторону, вытянулись и оседлали вытяжной колодец, и я, как всегда, вспомнил случай, когда «Орбитер-8» промахнулся, поставив на твердый бетон только две ноги, а третья повисла, застыв в нервном напряжении, над шахтой. Я слушал рев разгоняющихся двигателей и представлял себе неистовый визг гироскопов, пока пилот, поняв свою ошибку, пытался восстановить равновесие и наконец отработал подъем для новой попытки — которая, к разочарованию юных вампиров, закончилась успешно... Такие случаи остаются в фундаменте детских воспоминаний.

Однако на этот раз посадка прошла без неожиданностей. Как только стало ясно, что это старый «Левиафан», Чарлсворт сразу потерял к нему интерес. Грохот смолк, едва струя газов попала в шахту, и по периметру поля неторопливо поднялись столбы дыма, отведенного от ракеты по адской системе вытяжных туннелей.

Повторяющийся ночной кошмар моего детства: я упал в такой туннель и слышу, что корабль приближается.

«Левиафан» спружинил на посадочных ногах и замер. Мы с Чарлсвортом сняли очки и, когда уши стали отходить, услышали вопль Аннет, вконец потерявшей хладнокровие.

— Если Багира потеряется, мама и папа меня убьют!

Я решил, что это ее трудности, но Чарлсворт думал иначе.

— Пошли, Сагар! — крикнул он мне. — Он не мог убежать далеко.

— Какая, к черту, разница? — пробормотал я.

— Ладно, пошли, — повторил он, косясь на Аннет. — Имей совесть! Ничего с тобой не сделается, если ты хоть раз кому-нибудь поможешь.

Воскрешая в памяти тот день, я понимаю, что для нас с Чарлсвортом он оказался поворотным. Оба мы стали после него другими, другими стали и отношения между нами. Мы обрели новое знание и утратили невинность: Чарлсворт познал любовь, я — предательство. Таким образом, мы потеряли простые удовольствия, а отношения между ним, мной и кораблями стали еще более сложными. Похоже, в тот день мы перестали доверять друг другу.

Когда занятия в школе закончились и перед нами раскинулись необъятные летние каникулы, трио, состоявшее из Чарлсворта, Аннет и псевдокота, стало привычным зрелищем на улицах Пасифик-Нортвест. Я знаю, что взрослым они нравились: помню, не раз замечал, как взрослые, подталкивая друг друга локтями, указывали на них и расплывались в сентиментальных улыбках. Им это казалось милым и невинным зрелищем. На деле невинной стороной здесь были взрослые; я один знал — ибо Чарлсворт доверился мне, — что он проводил бессонные ночи, потея от вожделения, когда облик Аннет овладевал его воображением.

Разумеется, все впустую. Он ничего не добился, кроме позволения трусить за ней вместе с псевдокотом и демонстрировать рабскую преданность, — у зверя было слишком много самоуважения, чтобы с ним соперничать. Этим летом Чарлсворт изображал законченного идиота.