Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

Последние слова к телефонисту не относились. Начальник отдела вслух подумал об истории города.

История Посошанска уходила корнями в глубь веков и была полна прекурьезнейших событий. Был город основан среди буйных степных трав на краю Дикого Поля, которое веками отгораживало поселение славян от сумрачных желтых просторов, где роились, как тучи мух, кочевники и откуда столетиями накатывались на Русь густые волны нашествий.

Одни говорили, что имя городу дал посох, забытый в степи неизвестным странником. Странник шел то ли на богомолье, то ли с него, шел, предводительствуя горсткой таких же, как он, горемык; опираясь на посох и умирая от жажды, обессилев, потерял посох, а когда вернулся за ним, то увидел, что посох лежит подле камня, из-под которого по капле сочится вода. Спасенные оградили родник, поставили вокруг посоха плетенную из сухого бурьяна стену от ветра, затем вырыли колодец. Со временем у колодца появились дома.

Другие говорили, что город основал изгнанный братьями Борисом и Глебом из отчего дома воевода Соха. Во время ночлега в степи к нему явился во сне человек, одетый в козлиную шкуру, с огнем, бьющим изо рта. Человек присел, выплюнул изо рта огонь, откашлялся, спросил: «Здесь, что ли?» — и исчез. Проснувшись, Соха оглядел окрестность и понял, что лучше места для нового городища не найти.

Правда, завистники говорили, что древность города невелика и что основан он всего полтораста лет назад во время войны с Наполеоном. Вели колонну пленных французов, и один из них, присев, сказал «chausser», имея в виду, что ему надо переобуть сапог.

— Ишь чего захотел англичанин! — добродушно ответил конвойный. От этого слова родился город, название которого ловкие на язык жители быстро переделали в Посошанск.

Город до революции был малоизвестен и не посещался знаменитостями. Правда, великий почвовед, проезжая эти края, хотел было остановиться в гостинице, но, заглянув на кухню, где на противнях шипели синие тушки степных зайцев, сказал:

— И это, батюшка, трапеза? — сел в карету и проследовал далее на Воронеж закладывать полезащитные полосы.

Из других связанных с городом историй известно было, что славился он некогда нечистью, которая заселяла в нем каждый угол: в домах жили домовые, подлавочники и запечники, во дворах — каретники и колодезники, в амбарах вместе с крысами шуршали мохнатые анчутки и шныри, в небольшом леску, что когда-то рос рядом с городом, обитали лесовики и лешие, в городском водоеме видели однажды омутщика, беседующего с русалкой. Впрочем, уже в конце века, после постройки железной дороги и издания первой газеты, нечисть дрогнула, переселилась на хутора и отрубы, а когда и там провели электрическое освещение, подалась на юг, в теплые благодатные края, где зреет оранжевая хурма и висят на деревьях зеленые мандарины.

Место пустым не осталось, его заняли существа, более сложные для понимания: так, в окрестностях города, как было уже сказано, видели снежного человека, а если говорить совершенно точно — снежную женщину, пролетали над городом и неопознанные объекты наподобие перевернутых тарелок, нет-нет да появлялся проездом столичный йог, и долго потрясенные посошанцы вспоминали визиты к нему в гостиничный номер, где проезжий с помощью биополя извлекал у детей из желудка проглоченные гвозди, узнавал имя-отчество взрослых, отгадывал, какими болезнями страдали они в юности и давал советы относительно частоты супружеских отношений и удаления камней из печени. Был в городе и свой треугольник, наподобие Бермудского, причем располагался он между вокзалом, городским рынком и оптовым складом Горторга, а пропадали в нем люди, отдельные вещи, а как-то даже пропал контейнер с радиоаппаратурой рижского завода.

Но вернемся назад к истории. Город рос, на смену первым глиняным мазанкам пришли кирпичные дома, там, где змеились плетни, поднялись строгие дощатые заборы, а непролазную по весне и осени грязь на улицах посошанцы закрыли красноватым булыжником. После золотоордынских нашествий других бедствий не помнилось, хотя и в нашем веке приключилась однажды большая беда: в четырнадцатом году во время проводов мобилизованных возник от уроненной в трактире Семенова керосиновой трехлинейной лампы пожар, от которого в городе сгорела половина домов. После этого степной ветер еще долго засыпал окрестные дороги жирным пеплом, а по улицам бродили, тряся лапами и выгибая спины, черные и блестящие, как угри, кошки. И захиреть бы Посошанску совсем, и превратился бы он в степное разбросанное вдоль шляха село, если бы не революция. После нее в городе снова задымили заводики, выросли одна за другой школы. Глядишь, Посошанск постепенно отстроился, в нем появились стеклянные магазины, проектное учреждение «Новоканал», призванное прокладывать в степи пути для артезианской и речной воды, и трамвай, который постепенно сменил дребезжащие вагоны на бесшумные. Город обзавелся вокзалом, гостиницей «Щучье озеро» и зданием исполкома с бетонными колоннами, выкрашенными под мрамор. Дымя и разбрасывая черные брызги, по главной улице прополз асфальтоукладчик, в домах засветились экраны телевизоров, загудели холодильники, а на заводе «Ремонт бытовых приборов» защелкал, задвигался первый однорукий робот. Впрочем, прошлое города постоянно напоминало о себе: то татарским стременем, найденным в степи, то черным глиняным черепком, то медной пуговицей с непонятной французской надписью, обнаруженной при ремонте дома. И все это жители Посошанска бережно сносили в музей.

В день, когда начались описанные события, директору городского краеведческого музея Степану Петровичу Матушкину приснился сон. Обычно ему снились сны, связанные с экспонатами музея; то он, задремав, видел скифский шлем, выкопанный при строительстве водопровода, то черный камень-метеорит, залетевший из космоса и упавший во дворе городского Управления торговли (управление долго лихорадило, поскольку распространился слух, что метеорит, унесенный в музей, был из чистого золота). Снились ему и сноп «Ивановская кустистая» — первый урожай, снятый в колхозе «Верный путь», и шариковая авторучка, подаренная музею проезжавшим через Посошанск космонавтом.

Но на этот раз директору почему-то приснилась Сикстинская мадонна, которая, как известно, хранится в далеком Дрездене. Сон развивался пугающе правдоподобно: приснилось Степану, будто едет он в переполненном городском трамвае и вдруг на остановке «Колхозный рынок» в вагон входит Божья матерь, прелестная девушка в синем плаще с голым младенцем на руках. Трамвай переполнен, но едут в нем почему-то исключительно одни мужчины, и вот все они начинают вскакивать, уступать место и делать ребенку «агу-агу», и только он один, Степан Петрович, человек вежливый и застенчивый, почему-то остается сидеть, и тогда мадонна, ласково кивая мужчинам, проходит и садится рядом с ним. Она сидит, перебирая рукой синий бархат плаща, прикрывая им срам младенца, и ласково смотрит на Степана. Когда же Степан совсем было собрался с силами и открыл рот, чтобы объяснить ей странное свое поведение, как назло, трамвай дернуло, затрясло, отчаянно зазвонил вагоновожатый... Проснулся Степан и понял, что звенит не трамвай, а будильник, и трясет его за плечо маленькая крепкая рука супруги.