В Бирюк - Обязалово [СИ]

Я никогда прежде не видел, чтобы Марана стояла на коленях. Она никого и ничего на земле не боится. Она не боится смерти, потому что сама себя считает богиней смерти. Она не боится боли, потому что то, что она пережила — вряд ли можно превзойти. Чем же я её так достал?

Насколько ей можно верить? Если она затаила злобу… я буду умирать мучительно. Убить немедленно? Но… какая феерическая смесь!

Она уловила реал — мою особенность, необычность. Далеко выходящую за пределы «необычности обыкновенной». Увидела совершенно новое и сумела воспринять, перестроиться. А не следовать привычному, относя всё иное на счёт «ошибки эксперимента» или глюка.

И при таком удивительном, редком в человечестве, уровне восприятия реальности, она более всего озабочена потенциальными проблемами в собственной виртуальности: тем, что «Зверь Лютый» отнимет у «Мараны» власть в «царстве мёртвых»!

Как-то при таком уровне убеждённости здравомыслящего, в общем-то, человека возникает вопрос: а не дурак ли я? Может, я чего-то не знаю?

Тем более, что я-то по этой теме… не очень. Ну, помер один раз. Ну, разок возродился. Не — феникс. Единичный феномен… Да ну, фигня!

— Вот что, Марана. Уговор у нас такой: я не трону твоё царство. Но здесь, на земле, ты будешь в моей воле. И не только — по слову моему. Но и по суждению твоему. По суждению, к моей пользе направленному. И мне… обсказанному. Цена, Мара, вечность. Не играйся.

— Господине, дозволь спросить. Радость твоя… ну… насчёт пустого семени… чудно мне это…

— Э-эх… Мара-Марана. То ты — умница да умелица, а то… полена берёзового тупее. Сама посуди: что может родиться от Зверя Лютого? Только зверята. Пока маленькие — мне от них ни на шаг. Иных-то кормильцев они… загрызут. А дела-то когда делать? А в силу войдут — начнут силой меряться. «Святую Русь» в клочки порвут. Сладить-то с ними никто не сможет. Тут-то для Руси и одного меня… по самые ноздри, а был бы выводок… Поняла?

Она снова смотрела на меня совершенно ошеломлённо. А ведь это следствие очевидно с точки зрения логики туземца.

А с точки зрения попаданца? Ребёнок попаданца — человечек «с расколотой душой»?

Поведенческие реакции человека задаются тремя основными источниками: влиянием семьи, социума и генетикой. Причём влияние семьи, обычно — наименьшее. А с учётом того, что у аристократов воспитанием детей занимаются слуги, а не родители, что попаданец постоянно занят своим попадизмом… Превалировать будут нормы средневекового социума.

Те немногочисленные попаданские истории, которые доведены до описания взрослых детей несколько… недостоверны.

Поразительно: конфликт «отцы и дети» — общеизвестное явление в психологии, в русской литературе. Просто — по жизни. Этот конфликт многократно усиливается в среде эмигрантов: дети растут в другой среде и не воспринимают стереотипы и ценности родителей.

Лимонов, высланный из СССР, как-то сказал: «Никогда не прощу того, что мы с дочерью видим сны на разных языках».

Сходная картинка в ситуациях социальных катаклизмов: «восстал сын на отца».

А попаданец и есть источник таких общественных изменений! Если только он не полностью адаптировался:

— Сыночек, а чем вас вчера в гостях угощали?

— Вымоченным в пальмовом вине католическим миссионером. Очень нежное мясо.

— Надеюсь, оно было хорошо прожарено. Как у тебя с желудком?

Ну, значит вы спопадировали в племя «кай-кай». И так полюбили местного вождя… или он вас… что на остальное уже нет никаких слабых попаданских сил. У вас полная адаптация, и идеал, который вы хотите видеть в своём сыне — людоед-гурман.

В душу ребёнка закладывают конфликтующие системы ценностей. Каким он вырастет? Мне — врагом? Как Ярослав Мудрый — Владимиру Крестителю, царевич Алексей — Петру Великому, царь Павел — Екатерине Великой… И что дальше? «Иван Грозный убивает своего сына»?

Судьба реформаторов на Руси — вражда с собственными детьми?

Взял свой дрын, пристукнул её по спине. Не сильно — чисто символически. Демонстрация «права суда и казни». «Казни» «богини смерти»?! И она это покорно приняла!

Искренность, не наигранность моей реакции, что Мара уловила, и противоестественность для «Святой Руси», по базовой для туземцев — «все ж это знают», «с дедов-прадедов заведено есть»… теме — её потрясла. Заставила резко расширить границы допустимых идей. Включая идею потери «царства мёртвых». Которое оно считала своей неотъемлемой, «вечной» собственностью.

Иллюзорная опасность потерять привычную иллюзию. Риск утратить виртуальное пространство — «царство смерти» — в виртуальном времени — вечности, заставил её подчиняться мне в реальности.

Ничего нового — все религии на этом построены.

Уже за дверями услыхал, как она выдохнула. И сам выдохнул: опять живой остался. И, вроде бы, «с прибылью». Но чего делать с этой моей тайной? Как теперь жизнь строить? Боярство это…

Что-то мне всё Акимовы словечки в голову лезут: «Индо ладно. Поглядим». И пожевать чего-нибудь хочется. Хоть бы рушничок какой.

Свойство сиё, обнаруженное Мараной, немало потрясло меня. Однако же было лишь ещё одним добавочным качеством, что отделяли меня от сего мира, от людей в нём живущих. Зная, что обычная, главная здесь цель — продолжить и приумножить род свой — мне недостижима, принуждён я был к достижению целей иных.

Знание сиё по временам защищало меня ото лжи разной. Немало женщин, побывавших в моей постели, приносили мне младенцев со словами: «Вот господине! Младенец от тебя народился!», ожидая от этого наград да подарков дорогих. Ну я и награждал. За обман — полной мерой.

Не имея детей своих, кровных, не имел я и повода отделять чужих от своих. Не от кого. Посему и почитают многие меня «в отца место». А через это, через множество да учёность «иванычей» — «сирот всеволжских» — и Русь держится.

Вспоминая последующий месяц, ныне я осознаю, что тогдашнее моё нервное напряжение было вызвано более всего незнанием обычного крестьянского образа жизни. Переживания мои проистекали от неумения предусмотреть ближайшее будущее, отделить вещи важные от желательных и вовсе несущественных.

Однако понимание возможных последствий ошибок у меня уже было. Я уже боялся голодной зимы, но ещё совершенно не представлял способов её избежать. Люди же мои смотрели мне в рот, весьма очарованные многими моими новизнами и успехами. Слово сказать, совет дать… а уж спорить со мной…

Дня через три после «волчьей свадьбы» на заимке, я чего-то ковырялся у себя с инструментами, как вдруг прибегает мальчика:

— Боярич! Река пошла!