В Бирюк - Обязалово [СИ]

«Хорошая мысля приходит опосля» — фольку эта ситуация хорошо знакома. Низкий уровень дискуссионной готовности определяется, видимо, низкой плотностью коммуникационных контактов.

Проще: посельщина-деревенщина, «за ответом в карман лазают».

Евфросиния, видимо, изначально обладала систематическим складом ума. А многолетнее переписывание книг с длительной концентрацией на одном объекте — воспитало в ней последовательный подход. Мои скачки с изменением тематики, с ответами не на её вопросы, вне ожидаемого стиля — её «загружали». Требовали остановиться и подумать.

Ещё одно отличие в мышлении моих современников и «святорусских» туземцев: разный набор цитат.

Для них нормально постоянно, чуть ли не ежеминутно, употреблять в разговоре, даже во внутреннем монологе, цитаты из Святого Писания, из «отцов церкви». Для обоснования, подтверждения истинности, иллюстрации собственных слов.

У меня в памяти другие тексты. «Либо — бог, либо — свобода» — Бакунина здесь ещё не читали.

— Ты не ответил. Кто ты и зачем пришёл?

Железная баба. Я её трахнул жёстко, заковал в наручники, навесил на её бога все преступления в истории человечества, а она всё прокурора из себя строит.

— Ты иудей?

Как это типично, рутинно… как что — так сразу евреи… «Если в кране нет воды, значит, жива ещё российская интеллигенция». Они и Христа распяли, и папа у него голубь… Виноват, зря я про неё так. Просто, будучи одетым в женское платье, и имея «коронную нарезку» на некоторых частях тела надо садиться… аккуратнее.

— Нет, красавица…

— Я не красавица!

— Всякая поятая мною женщина — красавица. Не буду же я на уродин залезать! Так вот, милашка, ты напомнила. Священники иудеев, называемые раввинами, тысячи лет пытаются решить ту же проблему: противоречие между всевластием своего Иеговы и свободой человека. Иначе и договор Моисея, заключённый с Господом — бессмыслица, ибо человеческая сторона — не правоспособна. 10 заповедей — навязанный приказ, но не добровольное соглашение. Следуя хитрости, столь привычной этому народу в делах торговых, они ввели один дополнительный пункт. Мелким шрифтом по совершенно мелкому поводу — по поводу страха: «Господь всевластен над всем. Кроме страха человека перед ним».

Она несколько мгновений напряжённо смотрела на меня.

— И?

— И всевластие рухнуло. Есть множество людей, которым нравится бояться. Детишки ходят ночью на кладбища или рассказывают в темноте друг другу страшные сказки. Есть другие люди, которые не знают страха. Это свойство их… крови. Таких людей мало, ибо редко кто из них живёт долго. Не чувствуя опасности, гибнут они по неосторожности или глупости, не успев оставить потомства. Я же, любезная моя Евфросиния, просто… не люблю страх. Это чувство не нравится мне. Испугать меня можно, можно смутить или опечалить. Но страх мне не люб, в душу себе я его не пускаю. Выучился давить его в себе и изничтожать. А коли во мне никакой страх не приживается, то и страха божьего нет. Потому и Бог, Господь ваш не властен надо мной.

— Лжа! Бред! Ересь! Всяк человек живёт в страхе господа своего! Всяк — верит в бога своего!

— Да полно тебе. Связка правильная: нет страха — нет веры. Однако подумай вот о чём. Не то важно: верит ли человек в бога, куда важнее — верит ли бог в человека. Ты спросила: кто я? — Ответствую: человек без страха божьего. Ты спросила: зачем я здесь. И вновь не совру: подержать частицу Истинного Креста.

Пока шёл теологический трёп, нахватанный и накатанный аж в третьем тысячелетии, в «здесь и сейчас» моя персональная молотилка прокручивала варианты выхода. Из безысходного положения.

Воспроизвести оборотную сторону этой святыньки… не проблема. Но нужно время. Место, инструмент, твёрдая рука и спокойствие, материальчик кое-какой. Здесь, на коленке, под её присмотром… а ночь уже перевалила за полночь. Надо убираться. Подобру-поздорову. Буду жив — выкручусь. А мёртвому… только спокойного лежания.

— С давних времён ваши попы не дают людям в руки частицы Креста Господня. Только дьяконы протирают да перетряхивают. А мне охота в руках подержать, в пальцах покрутить. Кому для понимания сути довольно глянуть, кому — губами приложиться. А мне руками потрогать нужно. Про кожное зрение слышала? Эх, Евфросиния, столь много ты ещё не знаешь, а уже душой костенеешь. То-то тебя даже и Ангел Божий только с третьего раза добудился.

Это не мой прикол: по житию Ангел трижды являлся к преподобной, будил её и вдалбливал:

— Иди в Сельцо, построй там церковь.

Дама спросонок соглашалась, но ничего не делала. Пришлось крылатому бедняге втолковывать тоже самое отдельно полоцкому епископу. Воля божья с таким трудом до святых людей доходит…

— Погоди бронзоветь, преподобная. Тебе ещё восемь лет детей учить.

— Чего?! Почему восемь? Я умру?!

Во-от… Вытаскиваем из рукава козырного туза и запускаем в дело главное моё преимущество перед туземцами — знание их будущего.

— Будет так… Есть у тебя в Полоцке мастер славный. Лазарь Богша…

— Почему «Богша»? Его Богумилом звать. И не в Полоцке он, а здесь, в караване. С Византии привезён. Чего-то ты…

На таких мелочах и сыпятся великие планы. «Козырный туз из рукава» оказался шестёркой. Мда… для «знания их будущего» хорошо бы детально знать их настоящее.

— Плевать. Прикажи ему изготовить крест напрестольный, осьмиконечный, кипарисового дерева, в локоть длиной. Укрась его жемчугами и камнями самоцветными. На переднюю и заднюю стороны вели приделать 21 золотую пластину, на боковые — 20 серебряных. Сделай гнёзда в этом кипарисовом поленце, да положи туда святыни свои. Изображения размести великим деисусом. А понизу — покровительницу свою, Евфросинию Александрийскую. Поняла, или мне, как тому ангелу, три раза повторить?

Она смотрела на меня совершенно ошеломлённо. Опять чего-то не то сказал?

— Ты… откуда ты знаешь? Мы с Лазарем всю дорогу от Киева про это говорили. Что, где, как украсить… А… А отца с матушкой? Неужто родителям моим там места не найдётся?!

— Забыл. Возле своей покровительницы вели изобразить Софию и великомученика Георгия, родителей твоих святых заступников. И какую-нибудь страшную надпись на боковинах придумай. Для отпугивания. Вроде того, что ты мне говорила.

Загрузил преподобную до полной отключки. Взгляд — внутрь, губы — шевелятся. Так, пора сваливать. Я неторопливо подошёл к ней и стал развязывать головной платок. Она очнулась, недоуменно задёргалась.

— Тихо-тихо. Я тебе не враг. Только… я это знаю, а ты… ты сама не знаешь чего ты хочешь. Вот, я свяжу тебе ноги. И сниму кандалы ручные. И уйду. Пока ты ноги развяжешь — меня уже и след простыл. Ты ж ведь кричать не будешь? Вот и хорошо. Тайну твоего девства я сохраню, а ты про меня не скажешь. Не трясись так.