В Бирюк - Волчата [СИ]

А ещё я помню историю из первой книги про Исаева-Штирлица. Как где-то в Приморье пара волков гонят по лесу дикую свинью, нахлёстывая её хвостами. А егерь, сидящий в засаде, хихикает и объясняет:

— Я волчице сухожилия перерезал. Теперь весной прихожу и волчат забираю. Шкурки новорожденных щенков по пяти рублей идут. Но парочку из помёта оставляю. Вот они мамашку и подкармливают. А уйти она не может. Так что по весне опять с прибылью буду.

Нас ещё не нахлёстывают хвостами. Но, явно, торопят. Сзади здоровенный волк почти уткнулся носом в спину Алу. Я не стал больше связывать мальчишке руки, просто обвязал ремнём вокруг пояса. Теперь тащу. Остальные волки близко не подходят — держатся по сторонам и впереди. Дорогу показывают. Выбирают где ровнее и снег не глубокий.

Заботливые. Кто ещё так нежно заботится о своём стаде, как не пастух перед забоем скота?

Алу снова выдохся. Сел в снег на колени и плачет. Волк пометался вокруг. Подскочил и рявкнул над ухом малыша. Результат… не конструктивный. Штаны будем стирать, а вот движение — не возобновилось.

— Алу, вставай, надо идти.

— Я… я не могу… ы-ы-ы… Я устал! Они нас всё равно съедят! Ты… из-за тебя…

— Ты — это ты, я — это я. Серый волчонок слаб против серебряного волка. Но ты ещё жив. Ты живой?

— Ы-ы-ы… да…

— Тогда вставай. Стыдно быть слабым. Даже когда это правда. Стыдно. Надо сделать дело. Или — умереть.

— П-почему?

— Потому что только мёртвые срама не имут. Ты живой? — Вставай.

Волк вдруг хватает малыша за воротник и вздёргивает на ноги. Малыш ахает. И замирает. В мелкой, почти невидимой, дрожи всего своего маленького тела. В беззвучном нытье-вое. Волк двумя взмахами языка облизывает ему лицо, слизывает слёзы. И тут же отскакивает. Малыша трясёт, он потрясенно заглатывает воздух. Сейчас как взвоет… Опережаю:

— Вернёшься к отцу — расскажешь, как хан-курт тебя по утрам умывал. Только не хвастай, что они тебе тапочки приносили.

Мы снова бежим по заснеженному лесу. Впереди огромный, даже среди своих сородичей, вожак стаи. Чуть более светлый оттенок его серебра. Примесь седины? Тяжёлый, негромкий, но заставляющий вздрагивать и вслушиваться только в него, короткий взрык. Не ярость, не угроза. Чуть-чуть раздражения. Быстрее-быстрее, неуклюжие двуногие обезьяны. Темнота под деревьями, залитые лунным светом полянки, серебряный туман, в котором со всех сторон появляются и исчезают огромные тени волков. Вокруг которых вспыхивают, начинают кружиться облачка серебряных светлячков. И потихоньку гаснут в темноте перелеска, чтобы снова закружиться в лунном блеске следующей поляны.

Однажды Владимир Люльчак написал прекрасное стихотворение «Серебрянные волки». Он эту картинку придумал, вообразил.

Все человеческие фантазии когда-нибудь случаются. Теперь я вижу это вокруг себя. Вот этих огромных серебряных зверей в полумраке глухого заснеженного леса.

Все человеческие фантазии когда-нибудь заканчиваются: мы вывались в какую-то лощину и остановились. В склоне — тёмная дырка. К ней — натоптанная тропка. Натоптанная волчьими лапами. Снег вокруг истоптан, кости какие-то, перья… Волчье логово. А человеческие кости здесь есть? Не видно, но при моём знании анатомии… точнее — незнании…

Один из волков проскакивает в дырку логова. И скоро возвращается, поскуливая. Вожак стоит возле дырки и смотрит на меня. Остальные тоже стоят вокруг. Стоят — не садятся, не ложатся на снег.

«— Мыкола, ты чув як кляты москали наш украинский борщ называют?

— Як?

— Пи-и-ервое. Вбыл бы гадов!».

Похоже, «борщом» сегодня быть мне. Один из волков нервно поскуливая, толкает меня носом в задницу. Поторапливает к столу. Брысь, собака. Я — человек и звучу гордо. В смысле: не журчу, не скулю и газов не пускаю.

Интересно: а ту приморскую свинью — перед входом на части разделывали, или так, целиком, угощением подавали? Говорят, что человечина по вкусу напоминает свинину. А что думает по этому поводу товарищ волк?

Стаскиваю с себя шашечку, полушубок, шапку, рукавицы… Вожак наверху, на склоне внимательно рассматривает меня, скалит зубы. Улыбается? Хорошо хоть — не облизывается.

— В-Ваня… Не ходи! Не надо! Я боюсь!

— Цыц, волчонок. Слушайся старших. Вещички посторожи.

Нуте-с, ханы-князья серо-серебряные, ваше приглашение, с должным уважением, рассмотрено и принято. Будет у вас сегодня долгожданный гость в вашей домушке-норушке. Только весёлого тоя на моих костях не обещаю. Кольчужка — на мне. А в тесноте логова засапожник удобнее шашки.

И ещё у меня есть кое-какая надежда. По «Не кричи волки»:

«Я прополз меньше трех метров, опускаясь под углом в сорок пять градусов. Рот и глаза наполнились песком, и я начал страдать от приступа клаустрофобии, так как проход едва вмещал меня.

На трехметровой отметке ход круто повернул под прямым углом влево. Я направил фонарик в новом направлении и нажал кнопку. Под тусклым лучом впереди во мраке вспыхнули четыре зеленых огонька.

При виде их я буквально застыл на месте а в голове забилась страшная мысль; в логове, помимо меня, находятся по крайней мере два волка!

…

Оружия при мне не было, кроме того, в этой тесной темнице я мог действовать только одной рукой, чтобы отразить нападение. А что волки должны напасть, у меня сомнений не вызывало, ведь даже суслик яростно защищается, когда его прижмут в угол норы.

Волки даже не заворчали.

Если бы не две пары неярко горящих глаз, можно было подумать, что их тут вовсе нет».

Доверять полностью Фарли Моуэту… А у меня есть выбор? Доступные меры предосторожности приняты. Дальше — «аллах акбар». По русскому фольку: «Куда кривая вывезет».

Из объединения этих двух утверждений непреложно вытекает, что на Руси и «аллах» — одноглазый.

Каким взглядом меня проводил вожак, когда я мимо него прошёл ко входу в логово! Таким… многообещающим.

Мне было легче, чем Моуэту: мои зверушки — крупнее канадских полярных волков, а сам я меньше. Клаустрофобия не пришла. А вот потом… Звери лучше видят в темноте, чем люди. Фонариков… Средневековье, однако. Зажигалка в Пердуновке осталась. А запаливать факел из сосновых веток… перед стаей диких лесных волков… как-то это… невежливо. Так что — ползком и на ощупь.