Марк Лоуренс - Убить одним словом [litres]

– О чем ты думаешь?

– Э? – Я поднял глаза. Ева подошла ко мне, таща за собой капельницу на стойке. Она выглядела ужасно, как будто ее побили и изморили голодом. Ее волосы наконец начали редеть, а глаза запали.

– Ты все время думаешь, Ник. Складываешь и вычитаешь, думаешь. Всегда погружен в себя. У меня бы от такого голова разболелась. – Она села на край моей кровати. Мы уже были на полпути к другому концу палаты на нашем одностороннем пути к смерти или исцелению. В моем случае это будет смерть или пауза.

– Думаю, что да. – У нас у всех есть раковина, оболочка, защищающая нас от мира, которую мы вынуждены нарушать каждый раз, когда говорим с миром. Иногда мне хотелось, чтобы моя оболочка была потоньше.

– Как у тебя дела, Ева?

– О, хорошо, – сказала она и улыбнулась, как улыбаются скелеты. – Только тошнит все время. Но врачи говорят, что у меня все хорошо и операция мне больше не понадобится. И я этим очень довольна. Я правда правда, рада.

Я позволил ей говорить. Ее это делало счастливой. Я не был уверен, что то, что ей не понадобится операция, это хороший признак. Скорее, это звучало так, словно они считали, что ей уже поздно. Но я надеялся на то, что это был хороший признак. Я сидел и принимал в себя яд, как мужчина. Или как напуганный мальчик. И пытался не оставлять Еву в одиночестве, и не оставаться в одиночестве самому.

Во время посещения мать прошла через двери первой. Она выглядела уставшей и обеспокоенной. Меня шокировало то, что читалось на ее лице, в морщинах, которые на нем оставили время и переживания. Я хотел поговорить с ней. По-настоящему, без лжи о том, как я себя чувствовал, без пустых обещаний о том, как мы вместе уедем на каникулы, которые для меня никогда не наступят. Я хотел поговорить с ней как человек с человеком. Но я не мог этого сделать. Мне недоставало слов. Может, когда-нибудь, но не сегодня. И я осознал, что, как только болезнь начала понемногу забирать меня из этого мира, я впервые за свою короткую и зацикленную на себе самом жизнь начал видеть мир таким, какой он есть. Всю его красоту и нелепость, и как складывались в единую картину кусочки пазла, и как мы все танцевали поодиночке, объятые ужасом, слишком напуганные тем, что можем наступить кому-то на ноги, слишком напуганные, чтобы понять, что у нас совсем мало времени на танец, и что мы должны наслаждаться этим временем по полной.

Элтон и Миа пришли минут через десять и выдернули меня из моего странного душевного состояния. Конечно же, в присутствии матери они не могли многого сказать, но Миа выглядела более довольной, чем раньше. Она была в своей боевой раскраске, облаченная в прекрасную монохромную гамму, смотрела на меня своими темными глазами, а в улыбке ее читалось… что-то хорошее.

Мы говорили обо всяких пустяках. Как-то так вышло, что я никогда не подвергал сомнению то, что это должно остаться между нами и мать об этом знать не должна. Я думаю, я оберегал ее от еще одного страха за своего ребенка, а также менее самоотверженно я защищал свое право владения всем этим сумасбродством, которое свалилось мне на голову. Я хотел быть тем, кто принимает решения… настолько, насколько их вообще можно было принимать.

Миа что-то сказала о том, что положила деньги в мешок, и я понял, что вопрос с долгом был решен. Подробности меня не волновали. Я просто был счастлив, что она пришла. Хоть и понимал, что представлял собой жалкое зрелище, по правде говоря. От Элтона это не скрылось, хоть, к счастью, мать и Миа ничего не заметили. Я понял это по его ухмылке, которую он адресовал мне, когда они уходили.

– Это твоя девушка? – Ева подтащила свою стойку ко мне, когда ее родители ушли. Она выглядела восхищенной.

– Не-а. – Я устроился поудобнее на своих подушках, не в силах сдержать улыбку. – Но, вообще, она довольно крутая.

На той неделе я снова не пошел в школу, но на выходных у меня хватило сил поиграть в «Подземелья и драконы» дома у Саймона. Я взял с собой ведерко на случай, если меня затошнит и я не успею добежать до туалета. Правда – первая жертва войны, как говорят, а вот первая жертва болезни – определенно достоинство. На моей голове под черной шерстяной шапкой уже вообще не осталось волос, и я выглядел так, словно не спал неделю. Чувствовал я себя тоже премерзко. Должно быть, Димус помнил, каково это, чувствовать себя так; он пережил это и показал мне, что у меня есть, к чему стремиться. Тем не менее мне все еще было сложно простить его за то, что он вернулся из будущего, чтобы смастерить ободки, которые выглядели как реквизит из низкобюджетного научно-фантастического фильма, вместо того чтобы создать для меня какое-нибудь суперлекарство; если не от лейкемии, то хотя бы от тошноты.

– Это не фокус. – Саймон открыл дверь в тот момент, когда я собирался позвонить. – То, что ты делал с дайсом. Это не фокус.

– Откуда ты знаешь? – Я неторопливо поднялся за ним по лестнице.

– Я думал об этом. Много. – Когда Саймон так говорил, это означало, что он буквально ни о чем больше не думал. – Я распилил все мои дайсы лобзиком. Это невозможно. Если ты не знал заранее. А откуда ты мог это узнать? Ты можешь предсказывать будущее? Тогда почему ты не миллиардер?

Я сел за стол и молча достал мои бумаги.

– Ну?

– Они все зададут один и тот же вопрос. Позволь мне ответить лишь один раз. – Я положил руководство на стол со стуком в надежде, что Саймон поймет намек.

– Хорошо.

Мы сидели молча. Пришел Джон и сел на свое место, присоединившись к нашему бдению, тихо готовясь к игре. Всего через пять минут пришли Элтон и Миа, но в атмосфере, близкой к точке кипения, пять минут кажутся часом.

Миа села рядом со мной. В ее улыбке читались сразу три чувства: треть неуверенности, треть недоверия. И еще одна треть, которая заставила меня улыбнуться ей в ответ и почувствовать теплоту внутри, из-за чего боль и тошнота вернулись.

– Вываливай, – сказала она. – Они все хотят знать, как ты провернул этот фокус с дайсом.

– Конечно. – Я осмотрел всех присутствующих. – Во-первых, в это до смешного трудно поверить. Я не прошу вас мне верить. Я рассказываю вам то, во что я сам поверил. Если у вас есть теория получше, то я под ней подпишусь, – то, что я расскажу, похоже на то, как если бы игра вдруг покинула игровой стол и завладела реальностью. – Я пожал плечами: – За что купил, за то и продаю.

– И что же ты купил? – спросил Джон, серьезный, сфокусированный.

– Тот, кто дал мне бумажку с номерами. Он знает не только то, что выпало на дайсе. Он знает, какая лошадь придет первой на скачках. Он знает обо мне такое, что я никогда никому не рассказывал. Он знает о Миа такое, что она никогда никому не рассказывала. – Я сделал глубокий вдох. – Либо он читает мысли и предсказывает будущее. Либо он сам из будущего. Так он и утверждает. Он путешественник во времени.