Коллектив авторов Фантастика - Феми–фан [Фантастические повести, рассказы]

Пусть живет. Это лучше, чем если бы дом разрушился, никому не нужный.

Приехала с пустой сумкой. Наши за столом, завтракают. Только хотела рассказать, как меня в областном центре повязали, тут и Алим приехал. Привез в пластмассовой канистре воду из колодца. Во дворе бывшего нашего дома — колодец с очень вкусной чистой водой. Мама для засолки огурцов только ее признает. И чай из нее особенно вкусный. Еще у Алима в сумке виноград Чернокрымский, с той самой лозы, мой любимый.

Хоть и незваный гость, и национальность его прямо из поговорки, а пришел, как человек, не то, что я, с пустыми руками.

Сидим за столом, чай пьем, виноград едим, анекдоты про чукчей вспоминаем.

Не стала при госте рассказывать утреннюю историю. Стыдно, ей–богу.

Полные уши слез. Ничего не слышно, как после долгого ныряния в море. Все потому, что плачу, лежа на спине. У меня как–то неудачно расположены уши или глаза, поэтому слезы, скатываясь из глав, попадают прямо в уши. И ничего не слышно. Да и что слышать? В доме пусто и тихо. И не видно ничего. А на кого смотреть, если пусто.

Протереть глаза и посмотреть на часы? И так знаю, что уже за полночь.

Ее нет. И не звонит. И где она, с кем, не знаю. У нас переходный период. Дочка переходит из детства во взрослость. Я перехожу из состояния нормального в психопатическое.

Мудрые знакомые успокаивают: пройдет, перемелется; Будь на моем месте кто–нибудь другой, я бы тоже мудро успокаивала. Пытаюсь отстраниться, смотреть на вещи трезво, разбираться спокойно. Курит? Но не марихуану же. Школу прогуливает? Но ведь не каждый день. Взрослые друзья, компания самодеятельных бардов? Но ведь не панки, не металлисты какие–нибудь. Как там у Чехова? Если вам изменила жена, радуйтесь, что вам, а не отечеству.

Мечется все время. То химия, то биология, то живопись, то литература. То собирается в университет, то в ПТУ, то в уборщицы. А кто в ее годы не метался? Я, например. И что хорошего вышло? Недавно дочь заявила:

— Никакого журфака! Я не хочу работать в газете, писать про несчастных старушек, как ты.

— В газете не только про старушек пишут.

— А про что еще? Про арендный подряд и про кооперативы? Тоже не хочу.

Что ей сказать? Аренда, кооперативы — это все от лукавого. Старики и дети — это вечное. Помогая им, душу свою спасаешь. Меркантильные соображения, попытки договориться с Богом, чтобы взял твою облагороженную сочувствием к чужому страданию душу к себе. Это что, не от лукавого?

Мне трудно с ней говорить. Поэтому часто кричу. Она меня любит, но я ей мешаю жить, как она хочет. А как хочет, она еще не знает. Я тоже не знаю. Поэтому злюсь и кричу. Она злится и кричит в ответ. Мы мучим друг друга. Вечный конфликт поколений.

— Человек должен развиваться, а ты ходишь по кругу, у тебя все по полочкам, на все ярлыки. Эта — телка, тот — козел. Зверинец какой–то, а не люди. А тебе — плевать. Ты и меня поэтому не понимаешь.

Это она — мне. Я — ей:

— Что ты обо мне знаешь–то? Как можешь судить?

— По твоим высказываниям. Или ты говоришь одно, а думаешь другое?

Все дело в том, что я, кажется, вообще не думаю. И не говорю. Иногда ору. Сейчас вот реву, заполняя слезами собственные уши.

Сегодня позвонила классная руководительница. Сообщила:

— Ваша дочь прогуливает. Я ей передала, чтобы вы зашли. Она говорит: моя мама настолько интеллигентный человек, что если я ей скажу не ходить в школу, она не пойдет. Это правда?

— Насчет интеллигентности не знаю, не уверена. А если попросит не ходить, не пойду. Это правда.

— Но вы и дневник не подписываете. Почему?

— Она мне его не дает.

— Возьмите сами.

— Где?

— Да в сумке ее, где же еще?

— Вы считаете, что я смогу залезть без разрешения в чужую сумку?

— Это не чужая, а вашей дочери.

— Все равно не могу. И дневник — это унизительно. Вы там пишете: девочка плохая. Она сама должна мне это принести, а я — прочитать и расписаться. Вы считаете — это нормально?

— Конечно, для этого дневник и нужен. А как еще вы узнаете, что происходит с вашим ребенком в школе?

— Сама расскажет, что сочтет нужным.

— Думаете, у вас будет полная информация?

— Думаю, что полная информация о другом человеке вообще безнравственна.

— Да-а, с дочкой вашей трудно, но и с вами… Знаете, что она у меня спросила? Я ей сделала замечание относительно пропусков уроков, потом еще на нее жаловалась преподаватель математики. Сначала попыталась оправдываться, а потом так вкрадчиво вдруг спрашивает, Ирина Владимировна, а вы любите китайскую поэзию? Представляете?

— Да, вполне. А вы действительно увлекаетесь китайской поэзией?

— Конечно, нет. Причем здесь это? Послушайте, у меня есть знакомый специалист по детской психиатрии. Может быть, показать…

— Спасибо, учту. Но пока не вижу необходимости.

— И все–таки школу она пропускать не должна. Повлияйте.

— Попробую.

Вот и учительница осталась крайне недовольной.

Легко сказать — повлияйте. А как? Мне жалко ребенка, который семь часов в день должен находиться под влиянием людей, которые на вопрос о китайской поэзии предлагают обратиться к психиатру.

Но ведь нужно же закончить эту проклятую школу. Говорить об этом спокойно не могу. Кричу. Мы снова ссоримся. Она уходит. Ее долго нет. Я лежу и плачу.

Не услышала, когда она вошла. Уши–то залиты. И не увидела. Глаза–то зареваны. Какое–то смутное пятно проплыло передо мной. Встаю. Прочищаю уши. Вытираю глаза. Смотрю на нее. Снова орать? Просто обнять, прижать к себе? Что и делаю. Теперь плачет она. Целую в темечко. Волосы пахнут сигаретным дымом. Молчу.

— Ма, правда, ты меня не хотела?

— Неправда.

— Я же тебе жизнь испортила.

— Во–первых, тогда я еще не знала, что это случится. Во–вторых, это тоже неправда.

— Ты нелогична.

— Опять неправда. У меня все по полочкам, все расписано, на все ярлыки, всегда знаю, как надо.

— Ой, кто это тебе сказал?

— Ты сегодня утром.

— Тебя обманули.

— Не в первый раз, привыкла.

Поплакали, разошлись, повздыхали, уснули.

Так все–таки, если не будет младшей дочери, может ли единственная считаться и старшей тоже? Стоит ли ждать внучки, чтобы передать ей… А что передавать? Кровь останавливать умею, кажется. Но когда из меня хлестала эта самая кровь, останавливали ее врачи, без моей помощи. Один раз, разозлившись, пожелала, чтобы сгорела ферма в отстающем колхозе, куда меня посылали делать материал об их трудностях. Ферма сгорела, ехать не пришлось. Но может быть, она бы сгорела и без моих пожеланий. Все–то у них к тому шло.

Что еще? Предвидеть будущее? Не могу. Вернуться в прошлое? Это каждый может. Летать? Метлы нет. На щетке — это у многих получалось, у меня нет. Раньше умела просто так, без подручных средств.