Пьер Буль - Воители безмолвия [сборник]

Афикит вдруг вспомнила: молодой человек в белом был служащим агентства путешествий на Двусезонье. Именно от него она добилась путешествия со скидкой. Несмотря на некоторые изменения – более опрятный вид, глаза, в которых горело новое пламя, волнистые каштановые волосы, чистые и расчесанные, а также гладко выбритые щеки, – она без колебаний узнала его. Удивление даже вывело ее из отупения. Она спросила себя, по какому чрезвычайному стечению обстоятельств он попал в это место и сидел в десяти метрах от клетки, в которой ее выставили. Не от него ли шли волны благожелательности, которые она только что уловила?

Она видела, что он почти неотрывно смотрит на нее, иногда шепчет что-то на ухо соседу и бросает быстрые обеспокоенные взгляды назад. Когда их глаза встретились, он робко улыбнулся ей. И эта улыбка была улыбкой сообщника. Значит, в этом зале он оказался не случайно. У нее появился хоть один союзник, быть может, два, если считать его соседа, если не десять, двадцать или более при учете охранников в желтом. Она уцепилась за эту безумную надежду, как потерпевший крушение в космосе хватается за буй выживания. Она вспомнила, с какой грубостью и презрением обошлась с мелким служащим, утонувшим в мокрой грязи Двусезонья, и испытала упреки совести. Она устала и вновь погрузилась в отупение и забытье.

– Сто тысяч!

– Сто десять!

На этой стадии торгов осталось всего с десяток потенциальных покупателей: буржуа и знать, которые лихорадочно выискивали друг друга в толпе, чтобы исподтишка оценить решительность соперника. Толпа затихла, жадно впитывая их предложения. Торги шли к своей вершине, и зрители боялись нарушить их. По залу пробегали только волны шепота. Комиссару уже не приходилось напрягать голос: его вопли превратились в усталое скрипучее мяуканье. Лучи прожекторов, управляемые мемодиском, пытались поймать торгующихся, но едва они успевали выхватить лицо или поднятую руку, как тут же их перебрасывали в другую сторону, показывая по ходу анонимные ошеломленные лица, пока не отыскивали новую жертву.

– Двести тысяч!

Очарование девушки, даже одетой в эту ужасную рубашку, едва обтягивающую ее формы, вновь захватило Тиксу. Он восхищался ею. От высокомерной богини, свалившейся с неба в его запустелое бюро на Двусезонье, осталась хрупкая женщина с длинными волосами. Освобожденные от хватки облегана, они шелковистыми волнами стекали по ее плечам до поясницы. Такой она ему нравилась больше – хрупкой, оскорбленной, уязвленной в своей гордыне, человечной. Это приниженное эгоистичное чувство позволяло верить, что он может оказаться ей полезным. Он был простым смертным и не видел иной возможности, чтобы войти в ее жизнь и заставить заинтересоваться им.

Отсутствие выражения на лице пленницы вдруг поразило его. Он наклонился к Майтрелли:

– Они ее укололи?

Франсао искоса глянул на него.

– Ты долго соображал! Вирус сейчас в стадии инкубации, – тихо ответил Майтрелли. – Она испытывает попеременно депрессию, приступы лихорадки и прозрения. Эта гора сала Глактус решил избежать любого риска! Мерзавец! Умягчитель требует постоянных инъекций сыворотки. Иначе она умрет через неделю. В любом случае она обречена. Может, протянет пару-тройку месяцев: на сегодня против этой гадости нет лекарства.

Слова франсао оказались ледяным душем для Тиксу. Ему было невыносимо знать, что под прозрачной светящейся кожей этой девушки, выставленной на продажу, как шикарный товар, свирепствовал невидимый вирус, отравляя ее плоть и кровь. Его захлестнул безмерный гнев: гнев против толстого торговца, против всех торгашей и покупателей живого товара, против всех жадных шакалов, которыми управляли самые низкие инстинкты. Гнев даже против своего соплеменника, Било Майтрелли, сообщника и организатора этой гнусной торговли. Что останется от нее, от ее духа, от ее красоты, когда вирус завершит работу, нанеся неисправимые повреждения? И что останется от него, от Тиксу, когда она умрет?

Из-за охватившей его ярости он едва не вскочил, чтобы броситься к толстяку Глактусу и ударить его… Нет, этого было мало! Лучше вырвать скорчер у охранника и оросить смертельными волнами всех зрителей первого ряда и наслаждаться их конвульсиями среди луж крови и гор внутренностей!.. Тиксу сумел подавить ярость. Потому что его природная мягкость противоречила самоубийственному гневу. Кроме того, ярость могла помешать даже малейшим шансам на успех. Внутренний голос подсказывал ему, что Майтрелли поможет ему вырвать сиракузянку из когтей Глактуса и не стоило превращать его в своего врага. Более того, он старался не привлекать внимания таинственного типа, чье лицо закрывал светло-зеленый капюшон, и белых масок, возникавших в разных уголках зала.

Било Майтрелли наклонился к нему и прошептал:

– Ярость – плохой советник, мой юный друг! И перестань оглядываться! Здесь притивы ничего не могут нам сделать. Они выжидают. Им нужно знать имя покупателя. Ожидание – пока самое лучшее и для нас!

– Вы… вы знаете? – пробормотал Тиксу, пораженный проницательностью соплеменника.

Губы Майтрелли тронула холодная улыбка. В глазах вспыхнули насмешливые огоньки.

– Информаторы предупредили меня о притивах. Что касается твоей ярости, все написано на твоем лице. По нему так же легко читать, как в древних бумажных книгах! Рынок рабов кажется тебе чудовищным?.. А что здесь не чудовищно?

– Двести пятьдесят тысяч!

– Триста тысяч!

– Триста тридцать!

– Я помогу тебе ее получить, поскольку она тебе дорога! – продолжил франсао. – Но не только поэтому! Эта девушка представляет интерес для Каморры. Мне еще надо убедить остальных франсао, что она располагает ценными сведениями, необходимыми для нашего выживания. Иначе мне не простят нарушения фундаментального закона Каморры: никогда не завладевать силой человекотоваром, проданным на торгах. Я первый должен блюсти этот закон. Он обеспечивает надежность и вечность рынка рабов, а значит, надежность и вечность Каморры. В связи с этим грязная свинья Глактус должен навеки замолкнуть! Но заткнуть ему глотку будет нелегко. Его убийцы – выродки, затянутые в кожу и сталь, – дикие сумасшедшие звери!

Тиксу отвел взгляд. Било Майтрелли был прав: его окружала чудовищность. Он сам несколько мгновений назад хотел обрушить огонь скорчера на франсао, а теперь, полный благоговения, испытывал облегчение. Он был готов расцеловать его от признательности, от счастья, ощущая эйфорию от того, что может рассчитывать на его поддержку. И разве это не была чудовищная реакция?

– Есть не только люди Глактуса, – быстро заговорил Тиксу, чтобы рассеять недоразумение. – Есть люди в белых масках и зеленый капюшон… Они тем более опасны, что, быть может, уже уловили ваши намерения…