Пьер Буль - Воители безмолвия [сборник]

Когда Жан Майар вышел из убогой юдоли, он выглядел странно: трудно представить себе озабоченного сатира. Совершенно серьезным тоном, какой обычно был ему не свойственен, он сказал приору:

– Приор, не сочтите за шутку, но этот человек и впрямь не от мира сего. Я видел, что он там делал… это переходит границы естества – ведь здешних больных можно сравнить разве что с разлагающимися трупами. Я врач, да и сам прокаженный, и то не могу пересилить себя и прикасаюсь к ним только кончиками пальцев в перчатках, при этом отвернув голову в сторону. А этот даже не вздрогнул…

– И с ними он тоже?..

– Да, мой приор. Он и с ними обнимался, прижимался к ним так же пылко и самозабвенно, как раньше к другим прокаженным.

Томас д'Орфей был ошеломлен. Казалось, дар речи покинул его – он никак не мог найти слова, чтобы выразить всю меру своего восхищения. Наконец, сделав над собой усилие, он выговорил тихим голосом:

– На какую же смелость, на какое великодушие подвигает Бог своих избранников! Я потрясен… устыжен, уничтожен!

– Я тоже, – признался врач.

– Все люди братья, не правда ли? – раздался за их спинами приглушенный голос странника.

Друзья вздрогнули от неожиданности. От этого голоса, почти лишенного интонации, мороз продирал по коже.

Обойдя все лачуги, Святой присел отдохнуть перед дальнейшей дорогой. Сидел он неподвижно, сложив руки на груди.

Врач с приором направились было к нему, но их внимание отвлек порыв ветра, неожиданно налетевший сзади. Они невольно повернулись, чтобы подставить потные лица упругой струе воздуха, и тут заметили перемену в пейзаже, открывающемся с высот Больной Горы: пыльная завеса, еще недавно покрывавшая равнину, слегка переместилась, сквозь разрыв пробилось солнце, на какое-то время высветив то, что творилось внизу.

Как они и предполагали, на дорогах царило необычайное оживление. Брат Роз, обладавший весьма зоркими глазами, смог даже описать, как выглядят повозки, всадники и пешие. Насколько он мог разобрать, все они двигались в одну сторону – из города.

– Это похоже на какой-то исход или паническое бегство, – задумчиво сказал Жан Майар, – Понятно, сейчас война, но чтобы такое… Странно все это.

Ветер то налетал, то затихал ненадолго. Вдохнув полной грудью новую струю воздуха, приор вдруг встрепенулся и не без тревоги глянул на своего друга. Тот озадаченно вынюхивал что-то в воздухе.

– Вы, кажется, тоже уловили этот запах?

Жан Майар кивнул и снова повернул нос навстречу порыву ветра.

– По-моему, это запах тления… Может, это от наших несчастных собратьев?

– Но ведь он идет не с горы…. Мы стоим спиной к лачугам, а это зловоние несет ветер. И я готов поклясться, что лепра пахнет по-другому.

Друзья еще какое-то время стояли молча, размышляя об одном и том же. Постепенно ветер стих, и зловоние рассеялось. Они вновь обратили свои взоры к страннику – тот по-прежнему неподвижно сидел на земле. Тут их внимание опять было отвлечено, на сей раз пронзительным дробным звуком трещотки. Он доносился откуда-то сверху и, кажется, приближался.

От этого звука по всей Больной Горе поднялась паника, как от колокольного набата. Прокаженные громко взрыкивали, предупреждая друг друга; захлопали, закрываясь, двери и окошки лачуг.

Юноша, который нес поклажу приора и доктора, бросил все наземь и опрометью бросился вниз по склону. А брат Роз задолдонил дрожащим голосом:

– Негр, это негр! Негр! Негр!..

Добрый брат Роз без малейших признаков гадливости обходил со врачом самые омерзительные места лепрозория, помогая ему умащивать и перевязывать гниющую плоть больных. Но заслышав трещотку абиссинца, он начисто лишился мужества. И прежде, сопровождая Жана Майара в верхний лепрозорий, славный монах всякий раз останавливался, не доходя до вершины, и врач поднимался далее уже в одиночестве. Да и самому Жану Майару перед встречей с африканцем приходилось призывать на помощь доброту и совесть, свойственные его ремеслу, и рассудительность, подобающую истинному философу.

Звук трещотки все приближался, и врач решил по-своему развлечь приора.

– А вот и сам Черный Дьявол грядет к нам с горних высей. Сдается мне, великий Данте все же ошибся: перепутал дно тартара с макушкой горы, – сказал он голосом, в котором, впрочем, недоставало уверенности. – Не правда ли, наш лепрозорий располагает всеми атрибутами преисподней?..

Приора било крупной дрожью, ноги у него ослабли, и он не смог ответить ни единым словом.

Наконец на повороте тропы показалась фигура, неизменно наводившая ужас на всех насельников лепрозория.

Странник мгновенно сбросил покров отрешенности, вскинул голову, потом поднялся. Его шатнуло, но воля и целеустремленность тут же восторжествовали над немощной плотью.

Негр остановился на некотором расстоянии от странника, явно удивляясь, что тот не бежит при виде его, хотя африканец был в сером балахоне с красной нашивкой в виде сердца, а лицо укрывала черная повязка.

Странник распахнул объятия и шагнул ему навстречу.

Приор же метнулся к страннику, и у него само собою вырвалось:

– Нет-нет, брат мой! Не надо этого! Это неугодно Господу! Богу не нужны такие жертвы!

Странник сделал еще шаг к африканцу.

Приор застыл в бессильном отчаянии.

И в этот момент, словно бы для того, чтобы еще усилить это отчаяние, налетел порыв ветра и вновь наполнил воздух тем же удушающим зловонием, что недавно встревожило друзей. В одно мгновенье весь лепрозорий захлестнули невыносимые, перехватывающие дыхание миазмы, вытеснив на какое-то время стойкую, но привычную вонь проказы. И приора, и врача передернуло от омерзения, странник же как ни в чем не бывало шел к прокаженному негру.

Тот тоже учуял зловоние, но среагировал на него странно: порывистым движением – так птица оборачивается в сторону опасности – он повернул скрытое повязкой лицо в сторону равнины и застыл, будто увидел там некое знамение.

Заметив приближающегося к нему странника, африканец так же резко вернул голову в прежнее положение и глянул Святому прямо в глаза.

У приора напрочь сдали нервы, и он заорал не своим голосом:

– Остановись! Именем Господа нашего, стой! Истинно говорю тебе: Бог отвергает такие жертвы! Это уже от лукавого! Такая вонь…

– Такая вонь… – тихо повторил за приором Жан Майар. – Сдается мне, что однажды, еще в Италии… – врач был явно озадачен, от напряжения, с каким он пытался восстановить в памяти впечатления давно минувших дней, лоб его прорезали глубокие морщины. Но он тут же умолк – приору и монаху было не до него: оба неистово крестились.

Странник стоял вплотную к прокаженному африканцу. На этот раз демонстрация братской любви и милосердия, кажется, достигла апогея: яростным движением он сорвал с его лица повязку – и ничем не прикрытое лицо негра предстало взорам лепрозория, огромное, непомерно разбухшее, все какое-то складчатое и не просто черное, но угольно-черное, точно лик самого диавола, изрытый к тому же гнусными синеватыми бляшками лепры. Стиснув этот воплощенный кошмар ладонями, Святой приник губами к щеке абиссинца.