Франсис Карсак - Чужие миры. В двух книгах. Книга 2

Ближе к середине июня, как-то вечером, открыв почту, я обнаружил в ней приглашение посетить строительную площадку «Ириды».

В следующую субботу, едва рассвело, я отправился в Хром с Луисом Кэботом. Стояла чудесная погода, благоприятствующая путешествиям, и мы поехали по дороге, что идет вдоль правого берега Дронны — дороге более сложной для вождения, но и гораздо более красивой. К тому же, это позволило нам обогнуть собственно Хром и попасть прямиком на верфи, сооруженные в двух километрах вниз по течению.

Корректная, но весьма многочисленная охрана руководила парковкой двухсот или трехсот избранных гостей. Нас провели в просторный зал, где выстроились в ряд богато сервированные столы, и пока все это «избранное общество» трапезничало, главные руководители проекта «Ирида» встречали гостей у входа, оказывая им самый радушный прием.

Луис представил меня своим коллегам, и так я познакомился с элитой теллусийской теоретической физики: разговаривая то с одними, то с другими, я открыл для себя своего друга в совершенно новом аспекте. Все эти выдающиеся ученые испытывали в отношении Луиса почтительное восхищение.

— Заметки, которые он делает на досуге — сказал мне один из них — являются неисчерпаемыми кладезями идей, которые он даже не удосуживается использовать. Мне всегда казалось, что он смотрит на науку просто как на приятное времяпрепровождение. Но с первых же дней проекта «Ирида» он совершенно изменился: мы никогда еще не видели, чтобы он работал столь усердно. Его вклад в теорию центробежных двигателей — это нечто удивительное!

— Как?! — сказал мне другой — Вы ничего не знали о политической деятельности Луиса Кэбота? Это просто невероятно! Да будет вам известно, что он лидер и, фактически, почти единственный член Теллусийской роялистской партии? Суть его программы заключается в том, чтобы каждый год, 21 января, отмечать юбилейной мессой смерть Людовика XVI…

— Но официально же он американец, насколько мне известно?

— Полноте! На такие мелочи ему наплевать…

Открывая для себя эти важные факты, я не сводил глаз с друга, который расхаживал по залу взад и вперед, чувствуя себя в толпе очень комфортно. Как и всегда по субботам, он был уже сильно небрит, но целовал руки дамам и любезно демонстрировал весь свой арсенал средств безукоризненного «дипломатического советника».

Целая плеяда умов не менее блестящих, хотя и более сдержанных, окружила профессора Видаля, почтенного старика, почти не появлявшегося на публике. Это был один из немногих еще не отошедших в мир иной современников Катаклизма. Его радость от того, что наши отношения с Землей возобновились, была трогательной.

Морьер, разумеется, тоже был там. Пока мы болтали, он увлек меня в угол зала, где был выставлен макет звездолета. Некий морской офицер с трубкой в зубах и окладистой черной бородой что-то объяснял группе гостей.

— Кажется, вы не знакомы с лейтенантом Баркли, нашим помощником капитана — сказал Морьер — Стив, позвольте представить вам мсье Бурна.

— Приятно познакомиться — ответил американец на безупречном французском — Ваш друг Делькруа много мне о вас рассказывал. Вы ведь были вместе на «Любознательном», не так ли?

— Стив — довольно необычный человек — сказал Морьер — Вся его морская карьера прошла на подводных лодках.

— Скорее — на одной подводной лодке. Вам ведь прекрасно известно, мсье Бурна, что в состав теллусийского флота входит лишь один подводный аппарат.

— «Наутилус»?

— Именно: лабораторная подводная лодка, построенная специально для Океанографического института.

— Иными словами, вы — научный исследователь?

Лейтенант напустил на себя обиженный вид.

— Нет, мсье Бурна. Я — прежде всего моряк. Научными исследованиями занимаются мои пассажиры.

— Именно поэтому — сказал Морьер — он и был назначен помощником капитана «Ириды». Ничто, похоже, не напоминает звездолет в большей мере, чем подводная лодка!

— То есть — объяснил Баркли, попыхивая трубкой — выбраться на свежий воздух из космического корабля не менее затруднительно, чем из субмарины. Но вот и мозговой центр: полагаю, сейчас начнутся церемонии.

«Мозговым центром» оказался Джон Трэвис и несколько сопровождавших его инженеров. Как только воцарилась тишина, директор проекта «Ирида» взял слово:

— Дамы и господа, вы все, конечно же, знаете Пьера Этранжа, будущего главного инженера на борту нашего звездолета. Именно он и будет сегодня вашим гидом. Желаю вам интересной экскурсии… И смотрите — не повредите наше детище!

Эта короткая речь была встречена шквалом аплодисментов и смеха. Этранж, невысокий светловолосый мужчина лет сорока, возглавил караван, направившийся к верфи. Я последовал за всеми в компании Морьера и Баркли.

Я мало что понял из тех технических деталей, которыми нас завалили, но был крайне удивлен видом нашего звездолета, и, думаю, не я один. Хотя я и знал, что в нем установлен отнюдь не ракетный двигатель, все же я более или менее сознательно ожидал увидеть нечто удлиненной формы, стоящее вертикально, носовой частью к небу.

Однако «Ирида» оказалась плоским, чуть более длинным, нежели широким кораблем, который строго горизонтально покоился на большом лоткообразном держателе из металлических брусьев. Ее еще не до конца собранный корпус завершался метрах в десяти или пятнадцати от земли прозрачным куполом. В металлической обшивке зияли многочисленные отверстия, некоторые из которых достигали пары метров.

— Они необходимы — объяснил наш гид — для отделки внутренних помещений.

Я также узнал, что аппарат должен приводиться в движение тремя дифференциальными центробежными двигателями (ДЦД на жаргоне конструкторов), каждый из которых способен развить тягу в четыре меганьютона, что обеспечит звездолету максимальное ускорение примерно в 4g, позволяя ему взлетать или садиться на Теллусе с одним-единственным двигателем.

— Дополнительной трудностью при строительстве стало то — отметил Этранж — что у нас нет ядерного реактора, способного обеспечить ДЦД достаточной мощностью. Как вы знаете, реактор союзного Института физики Союза является лишь экспериментальной моделью, так что нам очень повезло, что удалось повторно собрать элементы одного из термоядерных реакторов «Смоленска» и восстановить его: мощность этого реактора достигает почти 500 мегаватт!

Восхищенный ропот приветствовал это число. Я тоже, как и другие, выразил свое восхищение, хотя и не знал, является ли это оно заслуженным. Баркли шепнул мне:

— К вашему сведению: турбины «Любознательного» развивают менее семи мегаватт.

— Это, конечно, весьма существенно — продолжал Этранж — и сами бы мы не смогли произвести реактор такой мощности при столь малом его весе и размерах, но нужно понимать, что для космического корабля в триста тонн эти пятьсот мегаватт составляют довольно-таки слабую мощность. При непрерывной работе «Ирида» сможет себе позволить лишь незначительные ускорения, и 4g, о которых я только что говорил, в действительности не могут поддерживаться очень долго. «Смоленск», при гораздо меньшем весе, располагал несколькими подобными реакторами…