Франсис Карсак - Чужие миры. В двух книгах. Книга 2

Затем мы поднялись в звездолет, но эта часть визита была, в общем-то, лишена интереса, так как внутренняя отделка только лишь началась: было почти невозможно понять, какой будет жизнь на корабле. Тем не менее у меня сложилось впечатление, что помещения, предназначенные для двигателей и оборудования, были самыми красивыми, тогда как в жилых отсеках все было сведено к строгому минимуму.

Прошли июль и август. События прошлого года мало-помалу стирались из памяти. Я часто видел Руденко, как, впрочем, и других членов будущего экипажа «Ириды», и присутствие русского на Теллусе больше не вызывало ни малейшего любопытства: мы совершенно привыкли видеть землянина живущим среди нас. Газеты регулярно следили за ходом строительства корабля, и общественное мнение уже начинало приходить в возбуждение в ожидании «великого отлета».

По приглашению дяди я провел несколько августовских дней в Болье-Горном, где осмотрел устройство работавшего уже год радиотелескопа. Я мог полюбоваться управляемым параболическим рефлектором диаметром тридцать метров, который и засек исходящие с Ареса передачи, и первыми элементами интерферометра, возводимого для исследования Сола.

Я уже неделю был в Кобальте у родителей, где проводил остатки отпуска, когда как-то вечером Клод позвонил мне по телефону: сообщения на «морзянке» возобновились. Похоже, это был все тот же не поддающийся расшифровке код, но в человеческом происхождении этих сигналов сомнений быть не могло. Как и в прошлом году, земляне прогуливались в окрестностях Ареса, хотя, впрочем, возможно, они оттуда и не улетали.

И все же между этими передачами и прошлогодними имелась заметная разница. Технически, разумеется, то была все та же передача нескольких сотен знаков в секунду, но сами сообщения стали более короткие и не столь многочисленными. Поражала их регулярность: они повторялись каждые восемь часов и двадцать восемь минут. Сам бы я не придал этому факту, не показавшемуся мне примечательным, особого значения, но мой дядя обратил мое внимание на то, что теллусийские восемь часов и двадцать восемь минут в точности соответствуют двадцати четырем земным часам (то есть одним земным суткам). Это стало для нас дополнительным — если такие вообще были необходимы — доказательством земного происхождения этих передач.

— Это свидетельствует еще и о том — заметил ему я — что эти передачи предназначены для Земли. Не вижу, как еще можно было бы объяснить эти равномерность и временной интервал: несомненно, на Земле есть приемник, который слушает передачу ежедневно в один и тот же час…

— Верно — сказал дядя — Но тогда почему они не используют передатчик, постоянно направленный к Земле? К чему это пустое расточительство мощности с передачей по всем направлениям? Зачем позволять нам принимать сообщения, предназначенные не для нас?

— Не знаю. Но нам неизвестно, в каких условиях происходит переход из одного континуума в другой. Есть ли вообще какой-то смысл у «направления» Земли, когда все происходит в нашей вселенной?

— А вот это хороший вопрос, Жан. Я об этом подумаю.

С тех пор поспешность, с которой шла подготовка к экспедиции, больше напоминала ажиотаж. Раз уж земные корабли снова оказались в нашей вселенной, было решено, что первой целью «Ириды» станет Арес.

С конца ноября, вместе с другими членами экипажа, я смог бывать уже на почти готовом космическом судне. 18 декабря, в строжайшей тайне, Этранж взял на себя управление «Иридой», поднял ее в воздух и минут десять летал на небольшой высоте над долиной Дронны, после чего благополучно посадил звездолет. Еще три недели напряженной работы ушли на исправление различных дефектов, выявленных при этом испытании.

9 января, с ограниченным экипажем на борту, звездолет покинул свою родную хромовскую взлетно-посадочную площадку, поднялся на пятьсот метров, облетел Кобальт и после безаварийного перелета на четыреста пятьдесят километров приземлился в аэропорту Союза. Посреди огромной толпы, я сам присутствовал при его прибытии в столицу: многие плакали от переполнявших их эмоций.

Три дня спустя я все еще был там и наблюдал новый взлет: поднимавшийся очень медленно, почти бесшумно и без малейшего видимого усилия, этот огромный корабль являл собой завораживающее зрелище. Когда под корпусом судна стала видна линия деревьев, что растут вдоль берега Дордони, присутствующие одобрительно зашумели: теллусийское Человечество действительно почувствовало, что наконец овладело Космосом.

На этот раз «Ирида» поднялась вертикально, с ускорением в 0,1 g, до двадцати тысяч метров, чуть более чем за двести секунд, после чего опустилась с той же скоростью. Все эти четыре минуты толпа хранила чуть ли не благоговейное молчание.

На следующий день Этранж наконец вывел корабль к границам атмосферы, но на высоте в двести километров выявились кое-какие недостатки в герметизации корпуса. Пришлось посвятить еще две недели окончательным доделкам.

30 января «Ирида» взлетела с ускорением 0,1g и спустя четырнадцать часов, облетев Фебу, вернулась!

2 февраля я поднялся на борт звездолета.

Тридцать шесть человек, теснящихся на ста восьмидесяти кубических метрах жилой площади: переведенная таким образом в цифры, жизнь на «Ириде» не обещала особого комфорта. Не успел я забросить свой скудный багаж в тесноватую каюту, которую делил с Луисом и Морьером, как последний предложил:

— Пойдемте на мостик. Мы не пилоты, конечно, но вполне можем поприсутствовать при отлете в качестве обычных зрителей.

Мостик, то есть командный пункт, разместившийся в возвышавшемся над кораблем прозрачном куполе, представлял собой единственный более-менее просторный отсек корабля.

Тем, кто находился в самой «Ириде», ее взлет едва ли мог показаться зрелищным. Урчание двигателей если и было более шумным, чем урчание автомобильного двигателя, то совсем не намного. Незначительное ускорение поддерживало на борту судна почти обычную силу тяжести. Вначале казалось, что поверхность Теллуса удаляется медленно, затем — все быстрее и быстрее. Через несколько минут небо практически потеряло всю свою окраску, но полюбоваться столь часто описываемым великолепием звезд на черном бархатном фоне я не смог: купол был недостаточно прозрачным, да и в любом случае, окружающее освещение командного пункта позволяло мало что увидеть снаружи.

Зато наше внимание привлекло другое зрелище: по левому и правому борту (как выражался Баркли) сияли Гелиос и Соль; над нами, красноватая со стороны Сола и сверкающая голубоватой белизной со стороны Гелиоса, висела Феба; наконец, прямо у нас под ногами, выглядывая из-за диска, теперь полностью видимого с Теллуса, находилась Артемида. Что касается Селены, то она представляла собой пурпурный диск, наполовину окруженный золотой каймой и расположенный на несколько градусов ниже Гелиоса. Руденко, несчастный землянин, которого его единственная луна и единственное же солнце не приучили к подобной феерии, от восхищения на какое-то время потерял дар речи.