Борис Штерн - Феникс сапиенс [калибрятина]

5 октября 2248 года . Внимательно изучили карты массива Киньети и пошли с Игорем искать место. Медленно и плавно, как предписано Машей, поднялись по Сказочной тропе до высокогорных лугов, прошли через вершину и на западном склоне нашли симпатичную скалу, похожую на зуб, причем со стороны, обращенной к склону, есть довольно большая трещина на уровне грунта. Сюда и заложим.

30 октября 2248 года. «Осень Нью-Йорка» — так назвали сегодняшнюю передачу Чак Дармер и Аксель Бранденберг. Сначала они передали новые снимки Митча, затем долго комментировали их. Нью-Йорк захвачен красными кленами. Они выросли повсюду — из трещин в асфальте, на автостоянках, заполонили скверы, растут поверх бетона, в углах, куда ветер замел пыль и листву, даже на крышах. Их красное буйство сочетается с небесной синью уцелевших стеклянных стен небоскребов. Город погружается в чарующий лес. Конечно, он никогда не погрузится в него целиком — слишком высоко наворотили эти каменно-стеклянные джунгли. Скорее город и лес будут двигаться по вертикали навстречу друг другу: небоскребы — обрушиваться, деревья — карабкаться вверх по руинам. Аксель поставил музыку, сказал, что так и называется — «Времена года, осень», — только не всю композицию, а спокойную и самую сильную середину. И картинки с монитора будто ожили, будто воочию: пламенеющие клены ласково поглощают вавилон нашей цивилизации, укутывают его и убаюкивают на веки вечные.

5 февраля 2249 года. Много чего не записал. Еще одна свадьба под водопадом, первый правнук, еще два зуба, радикулит и прочая проза жизни, не представляющая интереса для потомков. Пора летопись заканчивать мою.

12 мая 2249 года. Крис придумал, как надежно сохранить дневник. От прошлого мира у нас осталось несколько бутылок. Он взял литровую, отрезал донышко с помощью раскаленной проволоки и холодной воды и запаял горлышко. Проверили — тетрадь в скрученном виде легко помещается. Сказал мне, чтобы я писал свое последнее слово, припаиваем донышко и идем. Еще он скрепя сердце пожертвовал один из своих ящичков для инструментов — небольшой, но крепкий, из нержавейки. В него положим бутылку. Еще он собирается пастеризовать тетрадь — хорошенько прогреть бутылку, когда она будет запаяна. С нами пойдут Игорь, Стив и Тим — там потребуется серьезная работа: высечь на скале инструкцию, видную издалека.

14 мая 2249 года. Что-то меня заклинило с последним словом. Напишу короткое предисловие — надо хотя бы представиться гипотетическому читателю. В начале тетради осталось немного места. А писать какие-то напутствия для читателя далекого будущего просто глупо. Вот наша печальная история и отчаянная попытка выйти из нее живьем — вроде удачная. История печальная, а ее герои — вполне счастливые, поскольку человек может быть счастлив при совершенно разных обстоятельствах. Вот, собственно, и все.

***

— На этом действительно все, — сказала Кола.

Минуты две никто не произнес ни слова.

— Кажется, сошлись концы с концами, — нарушил молчание Стим.

— Не совсем, — возразил Сэнк. — И Олег, и другие свидетели того времени, тот же Василий Игнатьев, утверждают, что установилась высокотехнологичная цивилизация ленивых бездарей. Мы же здесь видим противоположное — вся команда, все семь человек, — нечто противоположное — целеустремленные трудяги. И соседи Криса по поселку, да и вообще Израиль никак не вписываются в эту формулу. А мужики с «Радио Нью-Йорка» — отдельная песня! И полковник Быков, поселенцы с Аляски и Степного бассейна, все радисты наконец!

— Папа, это же опять наблюдательная селекция, я же рассказывал. Ленивые бездари миллиардами остались «за кадром», ведь если бы Олег в ту пору оказался среди них, не было бы дневника. Радисты тоже оказались видны потому, что сумели сделать нечто, не входившее в реестр навыков их цивилизации. И с Израилем так же: из этого дневника мы ничего не знаем о судьбе других государств, потому что они быстро и тихо растворились, не оставив о себе вести. А Израиль держался из-за двухвековой привычки держаться, правда, Алека? А Олег с командой попали именно в эту крепкую страну, потому что она стала им надежной промежуточной опорой для прыжка в Африку. Точнее, Олег оставил этот дневник именно потому, что в момент Большого Охряста оказался именно там. Наверняка были другие люди не хуже Олега, которым в тот момент не повезло попасть в Израиль, — они не оставили дневника. Таких людей, как Олег и иже с ним, было много — миллионы, но они не составляли критической массы.

— Ты все разумно объясняешь, — сказала Кола, — но твое объяснение разрушает очарование этой истории. Поэтому, я его не принимаю.

— Вот он, голос гуманитария! Кола, очарование тоже подчиняется элементарной статистике, хотя и выходит за ее рамки. Наблюдательная селекция ничего не разрушает, а только объясняет. Очарование — это вовсе не квантовое явление, оно не разрушается от информации о нем.

— Меня вот что еще зацепило, — вступил Инзор. — Помните метафору про Феникса, кажется, Аксель ее выдал в своей передаче. Сейчас наш Феникс румян и бодр после трагического омоложения. А как состарится? Все по новой?

— Все-таки цивилизация — не человек, — ответил Сэнк. — Она не обязана стариться. То, что произошло в XXII веке, скорее тупик, чем старение. Вопрос: как не угодить в очередной тупик? На этот счет у нас с Маной свои рецепты. Мой рецепт — разнообразие: разные цивилизации, существующие в одно время. Не надо доводить глобализацию до абсурда! Главное, не угодить в тупик всем глобусом. Рецепт Маны — нравственный закон внутри нас. А не запреты и предписания извне.

— И звездное небо над головой, — добавил Стим.

— Да, оно самое, как один из стимулов. Тут отсутствующий Крамб нас бы поддержал.

— Все так, — сказала Лема. — Но как избежать дороги в тупик, как противостоять? Олег вон пробовал взбунтоваться против ханжеских табу, и что? А нравственный закон не запихнешь в каждого.

— Не знаю, — ответил Сэнк. — Если речь о нас, то и бунтовать-то пока незачем. Слишком рано. А Олегу было уже поздно. Может быть, в нужный момент найдется следующая реинкарнация той команды, то есть уже третья, считая нас, которая что-то вытворит и подтолкнет махину на развилке.

— Сэнк, по-моему, это будет уже четвертая реинкарнация, — уточнила Мана. — Прародители, мне кажется, тоже…

— Неважно. Мы свою лепту все-таки внесли — раскопали эту историю. Говорят, что ошибки прошлого никого не учат, но все-таки…

— Вы говорите все правильно, — сказала Алека, — но это общие слова, поэтому разговор немного отдает схоластикой. А мне кажется, я знаю, что надо сделать именно нам и именно сейчас!

— И что?