Сергей Григоров - Очарование Ремиты [СИ]

Ну и ну! Олег недоуменно посмотрел на Лоркаса: не шутит ли учитель? Вроде бы серьезно говорит. Во наглость! Человек, не умеющий обращаться с оружием, падающий там, где он, Олег, может пройти пританцовывая, еле стоящий на ногах от усталости, хотя они прошли самую малость, — как смеет говорить он о каком-то там уважении к себе? Словно иллюстрируя мысли Олега, учитель, не сумев сохранить равновесие на скользкой кочке, вновь упал.

Олег на сей раз не предложил ему руки.

Выбравшись на сухое место, Лоркас, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Именно я главный разработчик вашей программы обучения…

— Мне почему-то кажется, что нас всю жизнь учили не тому, что нужно, и не так, как надо, — высокомерно сказал Олег, охваченный чувством острого превосходства.

— Это почему же?

— Если исходить из того, что мы дети высокопоставленных людей, призванные управлять государством, то разве нужны нам знания по точным наукам? Неужели мы будем собственноручно конструировать машины, заниматься математическим моделированием? Для того чтобы править, надо закалять характер, уметь навязывать свою волю большому количеству людей, понимать их мысли и чаяния, досконально знать юриспруденцию. Ничему подобному нас не учили.

— Ты не прав. Кокроша много занимался с вами.

— Хорошо. Пусть он привил нам какие-то навыки самоконтроля, развил чуткость и проницательность. Но что нам делать с этим дальше? Мы ни разу не видели ни одного незнакомого человека, никогда не были ни на одном общественном мероприятии. Мы ничего не знаем о наших будущих подданных. Вы специально добивались этого?

— Учебный процесс еще не закончен…

— Кира, основателя огромной Персидской державы, с младенчества приучали преодолевать жестокие лишения и во что бы то ни стало добиваться поставленной цели. Тот же самый ваш Александр Македонский с ранней юности возглавлял отдельный воинский отряд. Я не читал, как и у кого учился Юлий Цезарь, но знаю, что он помнил имена всех своих солдат. А их было десятки тысяч. Просто так, без специальной тренировки невозможно постоянно держать в памяти такую уйму сведений. Петр Первый, великий политик своей эпохи, с раннего детства муштровал свою будущую гвардию, разыгрывая целые сражения, и учился издавать указы. А мы? Смешно сказать: вычисляем интегралы.

— Сейчас иные времена, иные требования к правителям, и интеллект гораздо важнее силы. Общий замысел вашего обучения следующий. Мы выделили три этапа. Первый — когда вам было от года до девяти — был посвящен всестороннему развитию ваших талантов и умений. Как следствие, сейчас у каждого из вас феноменальная память и исключительное по разнообразию ассоциаций мышление, отменное здоровье. В течение второго периода обучения — примерно от девяти до тринадцати лет — вы должны были бы отточить навыки мгновенно воспринимать новое и научиться перерабатывать поистине гигантские объемы информации. За один урок осваивать столько сведений, сколько обычный человек изучает полгода-год. В результате вы должны были бы получить по-настоящему энциклопедические знания и перейти к третьему этапу обучения. Тогда, мы предполагали, ваше затворничество должно закончиться. Вы окунулись бы в обычный мир и, в частности, походя научились бы, как ты говоришь, искусству управления людьми. Но главная цель третьего этапа все же виделась нами в другом. Мы полагали, что каждый из вас создал бы собственную философскую систему, выработал свой взгляд на окружающую действительность.

— А зачем нам это? Разве нельзя выучить философию так же, как, например, физику?

— Нельзя. Философия не наука. Это точка зрения на окружающую тебя действительность. Мировоззрение, и не более того.

— Как же так? У меня в кармане «Энциклопедия оружия», в числе авторов которой есть несколько докторов философии. Странно, что науки нет, а ученые звания по ней даются.

— Просто дань традиции. Я повторяю: философия не является научной дисциплиной.

— Объясните.

— Хорошо. Во-первых, все основополагающие утверждения философии непроверяемы или принципиально неразрешимы, а в истинности научных положений может убедиться каждый. Например, наука говорит: «дважды два равно четырем». Кто не верит — пожалуйста, проверяй. Типичный пример философского предложения: «изменение качества происходит скачкообразно». Если вдумчиво проанализировать его, то становится ясно, что это не описательное высказывание, к которым и только к которым приложимо свойство быть ложными или истинными, а скорее определение, соглашение об использовании вводимых терминов. Точно такое же положение с другими философскими утверждениями. Они не могут быть сведены к предложениям, затрагивающим чувственный опыт, и посему принципиально непроверяемы. Их можно принимать за истину, а можно и не принимать, — как заблагорассудится. Какой вывод следует из этого? А такой, что истина философию вообще не интересует. Так это или нет?

— Ну, и в науке попадаются непроверяемые утверждения. Те, которые принимают за аксиомы…

— За гипотезы, мой мальчик, и только. Все непроверяемые утверждения настоящий ученый считает только предположениями и неимоверно рад, если ему посчастливится опровергнуть какое-либо положение, считающееся ранее очевидным. Например, давно используется гипотеза, что наша Вселенная образовалась в результате так называемого Большого взрыва. Существует много теорий, использующих ее. Ну и что? Все равно каждому новому утверждению этих теорий ищется экспериментальное подтверждение. Когда оно находится, то говорят: концепция Большого взрыва получила еще одно подтверждение. Если же найдется опровержение этой гипотезы, то тот в день в науке будет поистине праздничным. А потом на вооружение примут другое предположение, и все. Подобная смена основополагающих концепций — по-ученому «парадигм» — есть один из общенаучных методов. К научным методам познания относят также проведение целенаправленных наблюдений, постановку экспериментов, накапливание фактов и их обобщение. Философы ничем подобным не занимаются. Они читают книжки и размышляют о чем-то столь абстрактном, что ему просто нет места в нашем мире. В этом различии используемых методов заключается второе отличие философии от науки…

Лоркас вновь потерял равновесие и упал. Олег помог ему подняться.

— Так вот, продолжим. В каждой конкретной области науки есть свой круг проблем, о которых прекрасно осведомлены все, кто работает в этой сфере знаний. Какой-нибудь смельчак принимается за исследование одной из них и, если удается, находит решение. Что дальше? Исследованная проблема считается решенной, и никто к ней не возвращается. Да и кому, скажи на милость, в голову придет переоткрывать, скажем, интегральное исчисление или закон всемирного тяготения? Разве что сумасшедшему. В философии же все наоборот. Одни и те же проблемы анализируются множество раз. Причем то, что крайне интересует одного философа, зачастую может оцениваться тривиальным или бессмысленным другим. Например, для материалиста проблема соотношения абсолютной и относительной истины считается очень важной, а для сторонника прагматизма она вообще лишена смысла. Одним словом, философия занимается своими проблемами, не имеющими отношения к действительности.