Алексей Тимофеев - Чернокнижник [Забытая фантастическая проза XIX века. Том II]

— Прочь! Прочь! — закричал я задыхающимся голосом. — Мне душно!

Демон отступил назад, бросил на меня торжествующий взгляд и пошел вон из комнаты. Я пошел за ним. Мы вышли на улицу. Небо было ясно, на крышах белелись полосы только что выпавшего снега; улица кипела народом. Все это кинулось мне в глаза. Я несколько рассеялся. Демон заметил это, схватил меня за голову, повернул ее затылком вперед и потащил за собою. Я предался ему совершенно. Предо мною было одно уже прошедшее. Дома, люди, церкви, улицы, лошади, тротуары мелькали, как тени. Я шел, не зная куда. Вокруг меня толпилась какая-то пестрая, уродливая, фантастическая, безобразная толпа; со всех сторон раздавался глухой шум, прерываемый изредка пронзительным свистом и диким хохотом; я шел посреди этой — адской машины, не понимая, где я, что я. Предо мною тянулся длинный, бесконечный коридор, сплоченный из крестов, камней, будок, вывесок, кабаков, магазинов… и между всем этим сбродом время от времени мелькало изображение моей Марии и дразнило меня своею дьявольскою, коварною улыбкою. То вдруг все это превращалось в огромного змея и, свившись кольцом, устремляло на меня холодный, насмешливый взор; то вдруг рассыпалось в громаду развалин и начинало кидать в меня каменьями; то, наконец, превратившись в длинную, пеструю рукопись, расстилалось во всю длину, — и я читал на ней всю свою историю: первый разговор свой с Мариею о любви и счастии, первое ее признание, первое дружеское: прости! до завтра!… тут начиналась огненная неразрывная цепь восторгов, любви, клятв, обетов, поцелуев, объятий, наслаждений, надежд, сладостных слез, томной грусти, и вдруг измена… последнее слово выжгло мне все глаза… каждая его литера была или огненная змея, или огненное чудовище!

Я зажмурился. Все исчезло. Я очутился в какой-то пустыне; в каком-то мрачном, черном мире с багровыми, изодранными облаками, с желтым небом, облитым ядом и кровью. Все предметы носили на себе отпечаток ужаса и разрушения, и между тем, на каждом из них рисовалось юное, прелестное, цветущее лицо Марии!

Глаза мои вдруг открылись. Смотрю, — я в западных воротах Смоленского кладбища; мой демон возле меня.

О! надобно видеть картину, которая представилась тогда глазам моим. Надобно видеть эту белую, снежную равнину, облитую огненными искрами! и потом перерезанную во всю длину свою широкою, разноцветною гирляндою из крестов, освещенных яркими лучами заходящего солнца! Все кладбище казалось белою, тонкою скатертью, развернутою для какого-то пиршества. Души усопших, в виде прелестных гениев, увенчанных розами и лилиями, сплетясь руками, сидели на своих могилах… А там, за этою широкою, пестрою гирляндою возвышались угрюмые, печальные монументы и, подобно грозным призракам, задумчиво смотрели на своих юных собратий!.. В конце зимы, когда все еще спит в холодных объятиях мороза, когда вся природа погружена еще в мертвое, железное оцепенение, встретить вдруг юную, прелестную, живую весну, осыпанную цветами и зеленью, — и где же? — там, где все должно быть пусто, дико, однообразно; где и среди самого роскошного лета, среди самой цветущей, юной жизни, нет ни лета, ни жизни… на кладбище! О, надобно видеть эту картину, говорю я, чтобы вместить ее в душе своей!

Если бы я был в другом расположении духа, эта картина возвысила бы меня до самого неба. Но теперь… О, что я мог теперь чувствовать, кроме тоски, ревности, отчаяния, жажды крови и разрушения!.. Мой демон схватил меня за руку и повлек через могилы на средину кладбища. Я повиновался, как слабый ребенок.

Два крестьянина, напевая заунывную песню, копали кому-то могилу. Мы подошли к ним. Я сел на груду набросанной земли, мой демон стал против меня, и, сложив крестообразно свои руки, устремил глаза на дно могилы.

Мне казалось, что я пережил целую вечность. Каждая секунда последних четырех часов моей жизни растянулась на тысячи столетий. Душа моя столько перечувствовала в это время, что ей не оставалось уже ничего в здешнем свете. Последнее звено, соединявшее ее с жизнью — лопнуло; цель стерлась… Все, чем жила она в этом свете, все, что имела, что могла иметь в этом свете — исчезло невозвратно; остались только безжизненные, черные, обгорелые развалины… только полусгоревший костер, разрушенный внезапным порывом буйного ветра. Сколько надежд, сколько будущего счастия, сколько будущих блаженств сгорело на этом костре!

Вдруг лопата одного из могильщиков ударилась о что-то твердое.

— Гроб! — сказал могильщик, приподняв немного лопату.

— Копай правее! — отвечал равнодушно его товарищ, и они снова принялись за свою работу.

Я машинально взглянул на дно могилы и увидел высунувшийся из земли угол полусгнившего гроба. Один из могильщиков ударил по нему своею лопатою; земля осыпалась; гроб высунулся еще более. Могильщики задумались.

— Что нам теперь делать? — сказал один из них.

— Попробуем здесь! — отвечал другой, запустив свою лопату шагах в четырех от гроба.

Между тем, мой демон подошел к самому краю могилы. Могила вдруг с шумом обвалилась и открыла гроб совершенно. Казалось, он уже стоял тут несколько десятков лет.

— Вскройте крышку! — сказал я могильщикам.

Они посмотрели на меня и начали закидывать гроб землею. Я бросил им все бывшие в кошельке моем деньги. Крышка слетела… Предо мною лежала Мария. Те же черные волосы, те же роскошные, густые кудри, та же выразительность в лице, та же коварная улыбка на устах… недоставало только румянца, этого нежного, юного румянца, который так шел к черным, огненным глазам ее, всегда блиставшим искрами пламенной, неподдельной души.

Я взглянул на нее, и — остолбенел. Я забыл уже, что видел ее не более, как четыре часа тому назад, исполненною жизни и здоровья; но мне казалось странным, как могла она умереть прежде меня; умереть, не простившись со мной, не взяв меня с собою! Моя ревность кончилась; смерть заглаживает все. Я был уже так утомлен, так истерзан, так измучен, что не мог более ничего чувствовать, кроме своей потери, кроме этой тихой, безотчетной грусти, которая обыкновенно следует за бурными волнениями.

Мария была одета в белое платье; на голове ее лежал венок из белых роз. Казалось, она только что уснула… На правой руке ее блестело мое кольцо. Я спустился в могилу и наклонился к самому гробу. Могильщики, опершись на свои лопаты, стояли один возле другого и безмолвно смотрели в лицо усопшей. Безумцы дивились, как могла она так долго сохраниться от тления! Мой демон стоял в головах ее.

— Мария! Мария! — сказал я тихим голосом, — как безумно играла ты нашею судьбою!..

Из груди моей вылетел тяжелый вздох, — первый вздох во все время страдания!.. Грудь моя облегчилась; на глазах блеснули слезы. Я взял Марию за руку и… вдруг вся она рассыпалась… Я держал в руке своей холодную кость безобразного остова.