Ремон Мариваль - Агуглу (Тайна африканского леса) [Затерянные миры, т. XXVII]

Что касается меня, то я отчаивался увидеть его когда-нибудь снова, как вдруг мне показалось, что тьма стала редеть. Не ошибся ли я? Или действительно, там, на мокрой стене, виднелся неопределенный свет? Не говоря ни слова, я ускорил шаг, жадно наблюдая за заметным усилением света на стене. И внезапно, на одном неожиданном повороте, очень далеко, в глубине галереи, где мы уже готовились к медленной смерти, я заметил маленькую белую точку, похожую на световое кольцо вокруг далекого фонаря.

О радость! Это был дневной свет!

Мы сразу остановились. И затем, охваченные одним порывом, бросились бежать к обретенному свету!

Где мы?

Очевидно, на высотах, так как отверстие подземелья вывело нас к истрескавшейся от холодных ветров горной вершине.

Деревья с темной листвой, сверху донизу покрытые растительной ржавчиной, как футляром из старого серебра, клонили к земле отягченные лишаями ветви.

Эти развенчанные владыки молчаливых высот обезглавлены ураганом, искалечены молнией и тянутся вверх своими ветвями, которые расположены правильными рядами, как у кедров.

Вздрагивая под ветром, они похожи на торжественную процессию вдов в трауре, развевающих свои покрывала над могилами.

Налево от нас большие, гонимые ветром тучи закрывают весь горизонт. Направо, наоборот, прозрачный воздух открывает безграничные дали.

Стоя под порывами ветра, Муни указала мне пальцем на скалы, залитые солнцем.

— Посмотри, вон где мы жили. Этот холм, залитый светом, скрывает от нас пещеру, но вон и наша долина, ее потоки, ее стены из розового песчаника. А там, вдали, в колыхающейся лазури, видишь пруд, над которым летают стаи птиц?

Абу-Гурун наклонился, чтобы лучше видеть.

— Возможно ли? Мы находимся так близко? Мне казалось, что мы шли под землей больше недели!

Внезапный дождь налетел сзади на Фои, взъерошил его рыжие волосы, и сквозь свист ветра Фои крикнул нам.

И снова нас поглотили испарения.

В глубине трещины, защищенной от холодных воздушных течений, мы ждали, пока их разгонит ветер.

Когда солнце поднялось высоко, облака пришли в движение и начали таять.

В этот момент нас ослепило неожиданное зрелище.

Разрывая туман, длинная снеговая цепь стала постепенно сбрасывать свой облачный плащ. Сначала показалась скалистая, остроконечная, чистая, как алебастр вершина, затем целый ряд игл, ребер, острых шпицев, которые спутывались, перемешивались, переплетались в ярком свете; скоро на синем небе обрисовывались очертания гиганта, где ледники образовали бесконечные, белоснежные поля [9] Речь идет, очевидно, о Рувензори, на языке банту Ругвензу-руру (король облаков, производитель дождей). Древние египтяне называли его Серебряной горой, а Птолемей упоминает о ней под именем Лунной горы. Цепь Рувензори почти всегда закрыта густым туманом; в первый раз ее мельком увидел в 1864 г. Беккер, затем более внимательно рассмотрел Стэнли в 1888 г., и, наконец, исследовали ее Мур и Фергюссон в 1901 г. Только в 1906 г. экспедиции герцога Абруцкого удалось подняться на самую высокую вершину, возвышающуюся на 5126 метров. Озера в этой местности бесчисленны. Все как будто указывает на то, что деревня, в которой родилась Адуаде Муни, находится на южном конце цепи, около озера «Альберт Эдуард». Как раз в этой местности исследователи указывают на одно племя (Баима) эфиопского происхождения, по чертам лица и обычаям приближающегося странным образом к египтянам до покорения их мусульманами. P. М. .

Абу-Гурун, руки которого трепетали под плащом, как обессиленные крылья, воскликнул со свойственной ему напыщенностью:

— Вот, наконец, и ты, отец и кормилец равнин Египта, ты, чьи склоны укрывают истоки Нила.

Муни со слезами на ресницах протянула палец, обводя в воздухе контур цепи:

— Да, это вы! Я узнаю вас, горы моей страны! Ваши крутые склоны поднимаются над деревней, где я родилась!

Сто километров по прямой воздушной линии едва отделяли нас от горы, но глубокая долина лежала между ней и нами. А в ней дремал девственный лес, неумолимый и угрюмый. Углубиться в его чащу и пройти его насквозь было бы, очевидно, самой короткой дорогой. Но я уже по опыту знал ужасы, таившиеся под его высокими сводами.

— Останемся на плоскогорьях, — настаивал нубиец, — этот лес представляет собой оранжерею, где влажная теплота создает атмосферу бани. Я видел, как многие из моих товарищей проникали туда с горящими глазами и улыбкой на губах. Лес смыкался за ними как волна за рулем. Что нашли они под его негостеприимными сводами? Отраву, болезнь или клыки хищных зверей? Лес ревниво охраняет свои тайны: ни один из них не вернулся!

Он говорил, а мои глаза не отрывались от неподвижно спавшей громады, как будто изнемогавшей под слишком плотным воздухом. Местами от верхушек деревьев подымался дым, как кипучие струи пара из щелей котла.

Фои отправился на охоту и вернулся после полудня с зайцем, пойманным в силок.

Муни взвесила его на руке, вытянув свой маленький кулачок.

Заяц, которого она держала за уши, уставил на нас открытые глаза, затемненные смертью.

— Дай лупу, — сказала она, — я приготовлю жаркое.

Но тщетно шарил я руками в кармане, — лупа затерялась во мраке подземелья.

— Успокойся, — объявила Муни, — я зажгу огонь по способу моей родины.

Она подула на пальцы, окоченевшие от ледяного ветра.

— Шевелись-ка, Абу-Гурун! Там, в этой трещине, должен быть сухой мох. Принеси мне его.

Абу-Гурун удалился, волоча ногу.

Муни проводила его взглядом, покачала головой и направилась к группе боярышников. На одном из них висели маленькие румяные яблочки. Она надкусила плод, а затем, выбрав маленькую ветку, сломала ее концами пальцев.

— Это как раз то, что нужно, — сказала она, — я отвечаю за успех, дай мне только кусок мягкого дерева!

Я указал ей рукой на утлый молочайник, который как бы в отчаянии поднимал к небу свои ветви в виде канделябра. Муни побежала, щелкнув пальцами. Возвратясь, она позвала нубийца, задержавшегося в скалах. Его добыча была очень ничтожна: под мышкой он нес связку сухих веток, а с конца пальцев правой руки свешивалось несколько лишаев ржавого цвета.

Муни присела и для того, чтобы защититься от свежего ветра, дувшего на нее сзади, собрала на плечах полы своей грубой юбки. Между коленями, на подстилку из сухих листьев, она положила лишай, сверху же тонкий ствол молочайника, который придерживала своими голыми ногами. В середине этого ствола Муни сделала отверстие, куда вставила конец ветки боярышника. Когда все эти приготовления были закончены, она крикнула своим звонким голосом:

— Считайте до двадцати и огонь загорится!