Николай Дашкиев - Гибель Урании

— Зря, Торн! — покачал головой Литтл. — Я очень хорошо знаю Кольриджа: если он разрывает отношения, то навсегда. А это был ваш настоящий друг… Мне жаль вас, Торн!.. Доброй ночи!

— Спокойной ночи! — буркнул академик.

Он остался один в большой гостиной, которая мгновенно будто потеряла свой уют. Сел к столу. Обхватил голову руками.

Действительно, зачем было надо говорить Кейз-Олу об антивеществе?

Торн сам не мог понять, как это случилось. Получив вызов от Кейз-Ола, он сначала испугался. Противно вспомнить: неровно застучало сердце, на лбу выступил липкий пот, а мозг пронзила мысль: «Конец! Тюрьма!» И, может, именно потому, что испуг оказался безосновательным, в следующую минуту его заслонило победное, тщеславное: сам Кейз-Ол приглашает выдающегося ученого Атомной эры совместно обдумать вопрос о запрещении атомного оружия!

Более двадцати лет работал Торн на Кейз-Ола, но видел его только на экране телевизиофона, да и то изредка. А сегодня утром пришлось сидеть рядом. «Отбросив всякую официальность! — заявил Кейз-Ол. — Каждый из вас ничем не хуже меня. Вы — мозг эпохи, я — ее сердце. Настало время сердцу покориться уму».

Их было десять на этом совещании. Десять действительно выдающихся физиков всего капиталистического мира. Семеро из них подписали протест против использования атомной бомбы. И именно к ним обращался мистер Кейз-Ол за советом.

А советоваться, собственно, не было и нужды: на столе лежал готовый законопроект. Мистер Кейз-Ол уже взялся за перо, чтобы подписать его, и вдруг задержался.

— Ну, ладно: мы отказываемся от использования атомного и ядерного оружия… Но ведь коммунисты имеют бомбу из антивещества. Они готовы обрушить ее на нас, а мы… — он насмешливо покачал головой и так выразительно посмотрел на Торна, что академик не выдержал.

— Антивещество у нас уже есть! — сказал — и сам чуть не ахнул в следующее мгновение: «Зачем?!»

Только эти сгоряча произнесенные слова — а с этого момента все пошло наперекосяк. Не успел академик Торн доехать домой, в Лос-Алайн, как уже все телевизионные станции объявили, что антивещество создано, а Торну будет воздвигнут золотой памятник при жизни. «Золотой памятник… Тьфу! Ну зачем мне этот памятник? Но, в конце концов, почему я должен прятаться со своим открытием?! Может, Кольридж просто завидует, что его не только не вызвали к Кейз-Олу, но и не упомянули в сообщении?.. Да, да, это очень несправедливо… Немедленно, завтра же, следует исправить ошибку… Конечно, надо извиниться Кольриджа. Нехорошо вышло. Но он должен меня понять…»

Торн уговаривает себя, хотя знает хорошо: дело не в памятнике и не в зависти. Потеряв семью, Кольридж потерял вкус ко всему на свете. Его не прельщает ни слава, ни деньги. Не раз он говорил, что живет только ради науки и семьи Торнов.

«Нехорошо получилось. Ой, как нехорошо!..» Академик Торн все посматривает на дверь: не вернулся ли Кольридж? Ведь так бывало раньше: поругаются немного, а потом опять помирятся. Кольридж всегда приходил мириться первый: он понимал, что Торн просто слишком вспыльчивый..

Но нет, на этот раз все по-другому. Кольридж — единственный друг — больше никогда не зайдет в эту гостиную. Может, только ради Тесси…

Упоминание о Тесси еще сильнее бередит душу Торну. Как никогда, он хотел бы видеть ее… и боится этой встречи. Боится, потому что не знает, чем она закончится.

Стрелки часов незаметно передвигаются с деления на деление. И так же незаметно в окна коттеджа заползают мягкие полутени рассвета первого числа Второго месяца Шестнадцатого года Атомной эры…

Сотый час — нулевой час… появляются из-за горизонта золотые пряди солнечных лучей, протягиваются от всех предметов двойные тени.

— Странно… — бормочет себе под нос академик Торн, поглядывая на аллею, ведущую к коттеджу Кольриджа. — Ну, чего же он не идет?

В гостиную просунула нос обеспокоенная служанка. Тихо поздоровался, идя умываться, профессор Литтл. А Торн ничего не видит и не слышит. Его взгляд прикован к аллее…

Вдруг академик вскочил, бросился к окну…

Радостная улыбка застыла на его лице. Только почему это Кольридж не идет, а бежит? Почему он не в комбинезоне, а в ночной пижаме? Что случилось? Может, началась война?..

Кольридж, бледный как смерть, мчится напрямик, через газон к окну.

— Торн, звонил Фредди Крайн…

— Ну и что?

— Тесси…

— Что — Тесси?!

— Тесси заблудилась в космическом пространстве… Ее ищут уже девяносто часов…

Зашаталась, поплыла перед глазами Торна комната. Закрутилась в бешеном танце, утонула в темноте. И словно издалека-издалека слышится непривычно резкий голос:

— Возьми себя в руки!.. Немедленно звони Кейз-Олу. Нашу дочь сейчас может спасти только он!

Торн моргнул. Тьма развеялась. Над ним стоял Кольридж с пузырьком лекарства в руках.

Сумерки. Большая, просто меблированная комната. Широкая кровать. На ней лежит, укрытый пуховым одеялом, пожилой мужчина. Он спит крепко, его дыхание спокойно и глубоко. Так спят люди после плодотворного дня напряженной творческой работы. Только мешки под глазами старика и бледный цвет кожи свидетельствуют о переутомлении.

Все это Айт видит на большом экране в прихожей спальни мистера Кейз-Ола.

Еще мгновение, и он решительно нажимает на кнопку:

— Светлейший. Вынужден разбудить.

Триллионер спит чутко. Он сразу же открывает глаза; у него не бывает на лице того выражения помятости, недовольства, какое возникает только у пассивных и безвольных людей. Казалось, Кейз-Ол и не спал: взгляд настороженный, острый.

— Ну?

— Академик Торн третий раз в течение часа просит соединить. Сказал: «Если не соедините — взорву Лос-Алайн!»

— Глупец! — бросил Кейз-Ол то ли Айту, то ли Торну. — Включай немедленно!

Айту очень любопытно, что скажет Торн. Конечно, дело слишком важное, если академик осмеливается угрожать самому мистеру Кейз-Олу. Может, речь идет о бомбе из антивещества? Ведь этот нелепый, низкорослый мужчина на так называемом совещании ученых-атомщиков ляпнул сдуру, что создал антивещество. Именно сдуру, потому что видно было, как после этого он смутился, втянул голову в плечи и притих. Даже не верилось, что этот жалкий толстяк и есть всемирно известный академик Торн, честный и принципиальный, который создал атомную бомбу, а потом решительно выступил против нее, подписав «Протест двадцати семи»… Что же он скажет теперь? Отрекаться от своих слов? Будет обвинять?

Включив линию связи с атомным центром Монии, Айт поплелся в свою комнату и проделал аналогичную операцию там. В его аппарате экрана не было, поэтому Айт не мог видеть собеседников.

Разговор уже шел. Академик не угрожал и не обличал. Он уговаривал, выпрашивал, как нищий милостыню: