Огюст Вилье де Лиль-Адан - Избранное

К тому же когда еще заметят исчезновение слона, начнут его искать, строить догадки, прежде чем у кого-нибудь возникнет ужасное предположение, что святыню украли? Преследовать их было уже поздно! Ну, а жителей прибрежных деревень опасаться не приходилось, поскольку цвет добычи не вызывал подозрений. Чтобы скоротать долгие часы скучного путешествия, похитители время от времени освежали краску на слоне, который по-прежнему пребывал в оцепенении. Махута ожидали более серьезные неприятности: он распростился с жизнью на следующий же вечер. За камнем ему на шею дело не стало.

Наконец Мейерис и его подручные прибыли в условленное место; их ждали. Вопиющая чернота слона, на первый взгляд, производила сильное впечатление, но осведомленные офицеры, как истинные англичане, тайны не выдали, — и теперь под надежной охраной отряд двинулся к морю, где гигантскую жертву погрузили на судно, перед тем два месяца пролежавшее в дрейфе.

Плавание было на редкость спокойным, и как только объятые нетерпением герои увидели наконец английский берег, они радостно закричали ура, приветствуя славу, надежду, удачу, успех. При входе в Темзу судно расцветили флагами. Победа! God protect old England! [71] Боже, храни старую Англию! (англ.).

Выгрузив животное на берег, его тотчас поместили в громаднейший вагон и по пригородной ветке железной дороги отвезли в Зоологический сад: лорд В***, вызванный телеграммой, уже находился у директора.

— Вот и белый слон! — воскликнул сияющий Мейерис. — Не соблаговолите ли вы, милорд, выписать нам обещанный чек на Английский банк?

Слон повернул к ним свою мрачную физиономию, и, конечно, наступило молчание.

— Но позвольте, позвольте, ваш белый слон — совершенно черный, — пробормотал директор.

— Пусть это вас не смущает, — улыбаясь, ответил Мейерис. — Дело в том, что нам пришлось его перекрасить, иначе похитить его было бы невозможно.

— Тогда будьте добры, смойте краску! — сказал лорд В***. — Не можем же мы, в конце концов, называть черное белым.

На следующий день Мейерис пришел в сопровождении химиков, чтобы немедленно приступить к отмыванию слона. Химики, не мешкая, принялись яростно поливать несчастное толстокожее сильнейшими реактинами, и слон, поводя красными глазками, казалось, спрашивал себя с тревожным недоумением: «Что случилось? Почему эти люди все время мочат мне спину и бока?..» Но эликсир для волос и бороды так глубоко проник в толстую кожную ткань хоботного, что соединение содержащихся в нем кислот со случайно выбранными реактивами привело к самому неожиданному результату. Слон отнюдь не собирался принимать естественную окраску, он делался зеленым, оранжевым, ярко-голубым, фиолетовым, малиновым, сизым, переливался всеми цветами радуги и менял оттенки, а его хобот, словно пестрый флаг неизвестного государства в штилевую погоду, неподвижно свисал вдоль огромной мачты-ноги в ярких разводах, так что в конце концов даже директор не выдержал и в ужасе закричал:

— Да оставьте вы его в покое, ради бога! Не трогайте его больше! Какое-то сказочное чудище! Слон-хамелеон! Уж конечно, чтобы взглянуть на такую диковину, люди станут приезжать со всех концов света. Никогда еще, нет, честное слово, еще никогда на земном шаре не видели ничего подобного — таково по крайней мере мое глубокое убеждение.

— Действительно, сударь, вы, возможно, и правы, — отвечал лорд В ***, также наблюдая в лорнет это необычайное зрелище, — однако, по условиям договора, г-н Мейерис был обязан доставить мне белого, а не разноцветного слона. Лишь белое представляет моральную ценность , ради которой я готов пожертвовать ста тысячами фунтов. Пусть он восстановит его изначальный цвет, или я не заплачу ни гроша. А все же… каким образом теперь доказать, что это пугало — белый слон?

С этими словами лорд В*** надел шляпу и удалился, давая понять, что разговор окончен.

Мейерис и его кожаные чулки молча разглядывали проклятую скотину, которая никак не хотела белеть; вдруг укротитель хлопнул себя по лбу.

— Господин директор, — спросил он, — какого пола у вас слоны в Зоологическом саду?

— Наш единственный слон — женского пола, — ответил тот.

— Прекрасно! — закричал ликующий Мейерис. — Давайте их скрестим! Я готов ждать положенные двадцать месяцев, пока слониха вынашивает плод; слоненок-мулат, представленный суду, будет лучшим доказательством принадлежности его отца к белой расе.

— Мысль неплохая, что и говорить, — пробормотал директор. — И таким образом, — насмешливо добавил он, — вы, несомненно, получили бы потомство цвета кофе с молоком… если бы не то всем известное обстоятельство, что слоны в неволе решительно отказываются от радостей отцовства.

— Выдумки, сударь! Равно как их мнимая стыдливость, — ответил укротитель. — Мне доводилось видеть тысячи примеров обратного. У белых слонов, к тому же, иные нравы. А нашему слону, пусть даже это стоит ему жизни, я подложу в пищу самого сильного любовного зелья, остальное решит судьба!

Вечером довольный укротитель потирал руки, предвкушая скорое осуществление своих возродившихся надежд.

Он просчитался: на рассвете следующего дня сторожа нашли в слоновнике огромное бездыханное тело. Доза шин-синга оказалась чрезмерной: слон умер от любви.

— Пусть так, — проворчал Мейерис, услышав это известие, — зато теперь я могу ждать безо всяких опасений; мои противники, я знаю, не способны на такое подлое вероломство, как изгнание плода. Только вот потеря капитала наносит мне непоправимый урон: уверен, что со временем, года, может, через три-четыре, у живого слона восстановился бы естественный цвет кожи.

Меж тем лорд В*** поставил Мейерису новый ультиматум: англичанин заявлял, окончательно и бесповоротно, что, «следуя условиям договора, он отнюдь не должен платить за слона-мулата, но в любом случае, далеко не одобряя вынужденный мезальянс, он все же хочет покончить с делом и предлагает укротителю компенсацию в размере пяти тысяч фунтов, а также советует ему отправиться за другим белым слоном и на этот раз красить его менее усердно».

— Как будто может человек дважды в жизни похитить белого слона, — сквозь зубы процедил взбешенный укротитель. — Раз так, будем судиться.

Однако стряпчие и адвокаты заверили его, что дело он все равно проиграет, и Мейерис, вздыхая, ограничился тем, что заранее заявил право собственности на будущее потомство своего почившего пленника, назначил попечителя, взял пять тысяч фунтов для кожаных чулков и оставил Лондон.

С тех пор, с грустью рассказывая об этом приключении — до неправдоподобия фантастическом, — Мейерис неизменно добавляет каким-то странным голосом, в котором будто слышится отзвук злобного смеха далеких духов: